Так он думал, завидуя другим. Когда же сам оказался вольняшкой… Он не хотел есть и подолгу не засыпал ночами. И то и дело обнаруживал себя в каком-то из уголков двора, откуда была видна калитка в воротах, которую он гипнотизировал, заклиная: «Принесите, принесите!..» И замечал, что ему хочется стонать, а лучше бы – выть.

Напрасно, ох, как напрасно завидовал он вольняшкам! Ему, почти уже свободному, предстояло осилить самый тягучий и самый мучительный кусок времени из всего срока, отданного колонии.

И вот пришло это определение, занимавшее полоску, размером в пятую часть бумажного листа. И ему выдали другой бумажный лоскуток – обходной лист, с которым он побежал за подписями на склад, в ларек, в библиотеку…

Получив все нужные карлючки в соответствующих графках, он в смятении и с путаницей в мыслях оказался у той же калитки, которую заклинал в эти невыносимо тоскливые дни. И уже занес было руку к обрезиненной черной кнопке, когда сзади его настиг свист.

Изогнувшийся скобкой, заплетаясь ногами, к нему с упакованным в футляр четырехголосным пятирядным баяном в правой руке бежал худышка Чапа.

– Прости, – сказал Сашка, – не хотел травить тебе душу.

– Дур-рак! Сказано – придурок!

– А баян – это тебе. Аркаша разрешил наведываться, присматривать, как у тебя получится. Приеду – приволоку самоучитель, теперь уж освоишь.

Они помолчали, глядя один другому в глаза.

– Ну, живи! – сказал Сашка.

– Ты тоже – живи! – дрогнув голосом, ответил Чапа и поднял свободную от баяна худющую свою клешню, чтобы обняться.


Ночью Женьке стало жутковато одному в отнесенной на задворки теплице. Поворочавшись с боку на бок и видя, что сна ни в одном глазу, он встал, чтобы распаковать инструмент.

Поглядывая сбоку – видеть сверху у него не хватало роста – нашел нужные кнопки и с первым звуком чисто, как никогда не удавалось Сашке, запел:

Эх, ты, ноченька, ночка темная!..

Пел, зная, что это любимая Сашкина песня, но не догадываясь, что уже почти четыре года назад здесь же, на этом топчане, затягивал то же самое Сашка, и у него точно так же текли такие же горькие и такие же благодатные слезы.

Алина УЛЬЯНОВА. Мой маэстро

Рассказ


Старость. Она печальна и неизбежна. Приходит как незваная гостья, бесцеремонно врывается и поселяется на полных правах до конца дней. Нарушив покой, ведет себя грубо, по-хозяйски. Не соблюдая приличий, диктует новые правила. И ни прогнать, ни урезонить нахалку. Остается только бессильно наблюдать за ее бесчинством.

Всё начиналось так давно… Как романтичное болеро, уносящее в любовный водоворот.

Когда ты, с горящими страстными глазами, вошел в зал, то словно повелитель света подчинил своей власти его потоки. Будто тысячи новых лампочек зажглись на потолке, рассыпав повсюду мерцающие блики, как алмазы.

Ты сразу приковал к себе внимание, всколыхнув во мне тревожно-трепетную волну.

Меня окружали десятки соперниц: загадочные брюнетки, милые блондинки, томные шатенки, рыженькие озорницы, огненные фурии.

Они тоже ждали, как и я. Днями, месяцами, порой даже годами. Они тускнели, теряли свежесть, но не теряли главного – надежды. Пока они были здесь, среди толпы, их надежда не угасала.

Со статью короля ты прохаживался по комнате, с одними флиртуя, другим вежливо улыбаясь.

Вот. Ты остановился и протянул руку той, что показалась тебе достойнее прочих. Ты с желанием привлек ее к себе. Она в шутку возмутилась столь беспардонной манерой.

Ты разговорил легкомысленную кокетку. Она громко смеялась. И вдруг резко расхохоталась на весь зал.

Улыбка исчезла с твоего лица. Ты принял задумчивый вид. Веселушка утихла. Ты галантно проводил ее обратно, на прежнее место, утратив интерес.