Ведь сытой-то тебе было бы легче бежать. На, вот, поешь хоть теперь». Ромка достаёт из рюкзака

кусок хлеба. Чок автоматически хватает, но хлеб выпадает изо рта. Ребята едва не плачут от

жалости и потом ещё долго сидят рядом, ожидая, пока собака придёт в себя. В этот день

обессиленный Чок не отстаёт от них ни на шаг, видимо, опасаясь, что они снова начнут исчезать.

На грибы этот день такой же удачный, как и все дни до этого, и по ведру груздей у каждого

набирается быстро. Решив, что сбор окончен, друзья достают из кармашков рюкзаков огурцы,

молоко в бутылках, кубики сала. Сало режут маленьким складишком, горьким от груздей. Чок во

время их трапезы лежит в сторонке, не теряя своего собачьего достоинства, сквозь которое всё же

пробиваются невольные просительные взгляды. Уж он-то знает, что самое вкусное – шкурки от

сала – всё равно достанется ему. Теперь уже основательно кормят и собаку. Еда занимает минут

пятнадцать, усталость проходит вместе с голодом, а сырые прелые листья, приподнятые

шляпками грибов, продолжают манить. А если пособирать ещё? Надо только вёдра освободить,

переложив хрупкие и мокрые, словно бы ещё более осклизлые грузди прямо в рюкзаки – может, не

сломаются? По тому, как быстро темнеет в березняке, понятно, что приближается дождь, ну и что

тут такого? Подумаешь – дождь!

Домой они поворачивают, лишь заслышав туканье первых капель по листьям. Вёдра полны уже

наполовину. Да ещё рюкзаки. Чего ещё надо? Хватит. Но гроза в этот день выходит знаменитой.

Это не просто гроза, а несколько гроз сразу (а кто им запретит встречаться?). Небо не потухает от

молний, гром, только что укатившийся по небу в сторону села, кувыркаясь, громыхает уже со

стороны райцентра, а то и с той стороны, где нет ни села, ни райцентра, да и вообще, кажется, нет

ничего. Гром то по-хромому гонится по всему небу за собственным хвостом, то с таким хрипом

рвётся над головой, что коленки подсекаются сами по себе. Вода падает не каплями, а потоком.

Ребята вмиг вымокают до нитки, их кирзачи хлюпают через край, рюкзаки, погрузнев, обвисают

ещё ниже. А Чок от дождя просто счастлив. Пышная, кудлатая шерсть прилипает на нём, и Роману

становится даже стыдно за то, что у них, оказывается, такая тощая собака. Чок, словно понимая

неловкость хозяина, постоянно встряхивается, разбрызгиваясь водой, пахнущей псиной, но

лохмаче под таким дождём не делается.

Со склонов несутся кипящие реки, кувыркая куски дерна, камни, коряги. Грибники подолгу идут

вдоль потоков, отыскивая самые узкие, а значит, самые глубокие промоины, через которые можно

перепрыгнуть. Густой, насыщенный дождь скрывает из виду дальние склоны, и мир становится как

комната.

Самое же трудное начинается на глинистом пологом склоне. В сушь дорога прикатана здесь

вроде яйца, но теперь эта горбушка похожа на большой кусок масла. Первым падает, конечно,

Серёга: сначала набок, но грузди перетягивают, и он плавно, как ванька-встанька, заваливается на

рюкзак с хрупким грузом. У Романа от его падения заходится дыхание. Мягкий хруст грибов в

рюкзаке друга, кажется, даже слышен. Ведро же, выпавшее из руки катится вниз, теряя и эти

последние грибы… Их все-таки кое-как собирают, обмывая под дождём.

– Давай посмотрим, что в рюкзаке, – предлагает Роман.

– Нет, – со страхом отказывается Серёга, – лучше и не смотреть…

Его ситуация грустна: вымазанные в глине грузди всё равно придётся выкинуть, а в рюкзаке уже

каша. Что ж, они сделают проще – перед самым селом разделят грибы Романа. Только бы Серёга

согласился… Как ему это предложить? Конечно, они никогда не признаются друг другу в дружбе.