нём затеплится чувство. Но как относиться с теплом к холодной льдине? Скорее всего,

сдержанность Светы от наставлений матери и подготовки её в образцовые жёны. Конечно, в

будущем, помня такие примерные пионерские прогулки с ней, Свету ни в чём не упрекнёшь. Но что

делать с ней сейчас? Ходить, выжидать, уговаривать, скучно и молча сидеть на лавочке? А если

она и по жизни окажется такой же холодной и неприветливой? Откроешь, наконец, дверь этого

холодильника, а там – Северный Полюс! Главное же, что вся эта ситуация начинает затвердевать.

Мать смотрит на него теперь почти умильно и успокоенно, а Галина Ивановна, встречаемая где-

нибудь на улице, – пристально и придирчиво, как на своего… И Роману кажется, что он входит в

какую-то большую ложь.

И вдруг вся эта неловкая, тягостная диспозиция в одно мгновение ломается вроде как сама по

себе и до изумления просто. Возвращаясь с очередного серого свидания со Светой, Роман

30

сталкивается около клуба с Наташкой Хлебаловой. Разговор сходу завязывается какой-то игривый.

Роман, вроде бы шутя, но осторожно, как и к Свете, притрагивается к ней и тут же, ещё и не успев

ничего осознать, прижимает полностью, чувствуя, что здесь ему позволяется куда больше. Ещё

какие-то минуты назад женское представлялось Роману упругим, отталкивающим полотном, и

вдруг в этой неподатливой стенке обнаруживается мягкий, жаркий провал, в который уже само

звенящее тело ухает, как в воду, легко отмахнувшись от рассудка и всяких там принципов и

установок. Ох, как плавят Романа эти первые, но почему-то уже умелые объятия! Да что объятия!

Наташка позволяет ещё и не те головокружительные вольности. Вчерашний солдат шалеет от её

тугого, свежего и, как ему кажется, очень уж женского тела в скользком шёлковом платье с

красными маками, от запаха распущенных волос, пахнущих дневной сухой пылью, травой и

вечерней свежестью, отчего-то особенно ощутимой именно в волосах. У Наташки всё как

накаченное: и грудь, и попка – кажется, плоть просто рвётся из неё, всюду создавая упругий

подпор. Время с объятиями, поцелуями и обжиманиями на какой-то случайной лавочке кажется

сплошной охмеляющей ямой – его как будто нет, оно обнаруживается лишь на кромке, на берегу

встречи в три часа ночи. Проводив Наташку домой до палисадника с густой черёмухой, Роман не

может освободиться от накопленного желания. Пальцы помнят её тело, и эти ощущения так

потрясающе достоверны. В брошюрках для юношей подобное желание советуется сбрасывать

занятием спортом или какими-то увлечениями, вроде лепки из пластилина. Однако есть способ

куда естественней и проще, которым можно запросто воспользоваться, спрятавшись в тень от

забора. Отпущенное возбуждение позволяет заснуть дома, расслабленно раскинув руки и ноги. Ох,

жизнь, какая же ты горячая! И, кажется, становишься всё более раскалённой!

На следующий день Роман переселяется из дома в тепляк в ограде, а вечером приводит туда

Наташку, снова, но уже не случайно найденную на улице. Всё сегодня с ней вроде бы так же, как и

вчера, только заходит чуть подальше. Но это-то «чуть» и есть то, что описано поэтами, самыми

пылкими сердцами человечества как великая тайна мужчины и женщины.

Домой он отводит Наташку на рассвете. Дом Хлебаловых стоит почти на окраине села, и в свете

уже прозрачного неба видно, как к огородам от Онона беззвучно крадется белый молочный туман.

Наташка, всё в том же платье с маками, идёт рядом, то и дело оступаясь на ровной дороге.

– Ты просто зверь какой-то, – улыбаясь говорит она.

– Ой, ну ты уж прости меня, – приобнимая и не замечая её улыбки, просит Роман.