из одежды, значит, в первую очередь самое модное должно быть на жене – пусть к новому он

привыкнет на ней. Верное средство обезвредить боковые отклонения мужа – это способность не

отставать от общего уровня всех мыслимых и немыслимых конкуренток. Это, кроме того, и тебя

саму держит в постоянном тонусе. Не для чужих же мужиков стараться, в конце концов.

У Романа и у самого теорий хоть отбавляй, но всё это – теории лёгких соблазнений. Для

семейной жизни они непригодны. С самого начала ему хочется устроить всё по-настоящему, и как

только они забивают в квартире все необходимые гвозди, ему начинает казаться неестественным,

что Серёжка остаётся у бабушки с дедушкой. Разговаривая с ним по телефону, он улавливает в

Серёжкином насупленном голосе затаённую ревность и уже не может оставаться спокойным. Под

каким-нибудь предлогом он заходит потом к Лесниковым и забирает мальчишку. У Голубики же

портится настроение, если сын ночует у них (она, оказывается, вообще относится к нему

холодновато). Роман, привязываясь к Серёжке всё крепче, время от времени заговаривает о том,

чтобы он вообще перешёл к ним. Добрейшую Тамару Максимовну это и огорчает (без внука и

дочери их жизнь кажется теперь слишком тихой и унылой), но и радует – значит, у Ирэн

складывается семья, а у Серёжки есть отец.

Мировосприятие Романа постепенно меняется с бездомно-собачьего на домашне-уютное. Как

приятно, оказывается, выйдя за последнюю шестерёнку завода – вертушку проходной, знать, что

тебя в твоём доме ждёт красивая жена. Уже одна эта душевная определённость становится

радостным событием каждого дня. Жизнь, вошедшая в устойчивое состояние, содержит мало

случайного. Эта определённость даёт и другую свободу – свободу от похоти. Теперь воспоминание

о рыскающем, ищущем взгляде вызывает лишь усмешку. Всё – он вышел из толпы женщин, выведя

оттуда лишь одну Голубику. И вот она рядом, близко, где-то под мышкой, а все остальные как за

стеклом или на сцене. Пошлый, легкомысленный спектакль продолжается, а они с Ирэн уже вне

его. На всех актрис, остающихся в действии, Роман смотрит грустно и снисходительно – ни одна из

86

них и отдалённо не сравнима с Голубикой. Уже не опасаясь своих каких-либо предательских

реакций, на них можно смотреть как угодно: и мимолётно, и пристально. Никто из них не сможет

ему понравиться. Очевидно же, что ни у кого из женщин нет такой красивой груди, как у его жены,

таких красивых ног, красивой попы, а уж про глаза и говорить нечего! Так что, успокойтесь и не

мельтешите передо мной. Моя жена – совершенство, она богиня, и всё тут!

Сколько же времени и энергии отнимала у него похоть! Как глупо было тратиться на то, чтобы

кого-то зачем-то удивлять и волновать. Однажды, читая книгу в тишине и вдруг залюбовавшись

этой осмысленной минутой, Роман думает, что, вероятно, именно такое-то состояние с ощущением

свободы, глубины жизни и полной власти над собой и можно считать счастьем.

Теперь у него и волнения иные. Ожидая жену с работы (если их выходные не совпадают), он в

последний час уже просто мучительно плавится на огне нетерпения. От постоянного

прислушивания к стуку дверей в подъезде и звукам на лестнице не выходит отвлечься. Помня ритм

и тембр шагов Голубики, он намеренно истязает себя последними мгновеньями до её появления.

Вот она поднимается всё выше и выше по ступенькам, потом три или четыре шага по лестничной

площадке, отсчитанные металлическими набойками каблуков по звонкому кафелю, вот сейчас

раздастся звонок – его, кажется, ждёт само сердце. Вот сейчас, сейчас… Звонок мягко дзенькает,

будто срывая внутреннюю струну, и отпущенное, наконец, сердце вздрагивает, как от