Призрак был одет в обрывки воспоминаний. Её любимый свитер – тот самый, который она постоянно забирала у него – теперь висел на ней свободно, бесформенно, будто носил на себе тяжесть её отсутствия. Её волосы падали мягкими волнами, точно так, как он запомнил, но двигались так, будто их тронул ветер, которого он не чувствовал. Лицо было расплывчатым, постоянно меняющимся, как если бы его разум не мог точно восстановить изгиб её улыбки или цвет глаз.

Когда она была рядом, воздух становился холоднее. Но не неприятным. Этот холод был почти утешительным – горько-сладким напоминанием о том, что она всё ещё где-то здесь, пусть даже не по- настоящему. А иногда у неё не было ни облика, ни формы – только присутствие. Лёгкое, но ощутимое. Заполняющее комнату молчаливым эхом всего несказанного и незавершённого.

Призрак не был злым. Он не приходил, чтобы мучить. Он приходил, чтобы горевать рядом. Когда он осмеливался встретиться с ним взглядом, он видел в этих глазах ту же печаль, что носил в себе сам.

Будто и призрак понимал, что значит – жить с тенью того, что могло бы быть, должно было быть и, может быть, всё ещё могло бы быть.

Боль и страдание – не одно и то же, хотя идут рядом.

Боль – это острое, мимолётное. Внезапный порыв ветра, что пронизывает до костей.

А страдание – медленное, тяжёлое. Оно весомо. Это сопротивление боли, отказ пропустить её сквозь себя. Это настойчивое удерживание. Страдание – когда ты прижимаешь к себе боль, как будто боишься, что, отпустив её, потеряешь всё.

И всё же в этом есть что-то драгоценное. Потому что страдание – это выбор.

Ты держишь его в ладонях, как хрупкую птицу, зная, что только ты один можешь его нести.

Мы не выбираем, что нас ранит.

Жизнь бьёт без логики и ритма, оставляя в нас следы, как прилив оставляет борозды на песке.

Но мы выбираем, за что страдать.

И, может быть, в этом и заключается горько-сладкий смысл жизни с призраком: страдание становится священным, когда оно выбрано.

В боли есть странная, чистая красота. Она необработанная, настоящая.

Это напоминание о том, что ты жив. Что ты способен чувствовать так глубоко, что весь мир становится слишком тесным, чтобы вместить это чувство.

Слёзы проливаются не только от горя. Они – от освобождения.

От очищения.

Боль в груди – это знак, что что-то было по-настоящему важным. Чувствовать боль – значит быть человеком.

Страдать – значит прижать эту боль к себе и не позволить ей раствориться в ветре времени.

Призрак остаётся, потому что ты позволяешь ему остаться.

Он прячется в тенях – не для того, чтобы пугать, а чтобы быть рядом. Его присутствие причиняет боль, но и утешает.

Он – связующая нить с тем, что было. С любовью. С потерей.

С тем, что сделало тебя тобой.

Жить без призрака – значит жить без этой связи.

Поэтому ты выбираешь страдать – не от слабости, а из преданности.

Если бы мы могли понять, зачем приходит боль, зачем она вплетается в ткань нашей жизни, – возможно, мы несли бы её иначе.

Но ведь дело не в любви.

Нас ранит не она сама – нас ранит наша привязанность к тому, какой, как нам казалось, она должна была быть.

Нас ранит груз собственных ожиданий.

Истории, которые мы рассказываем себе – как должна была выглядеть любовь, как она должна была развиваться, что мы от неё ждали.

А чтобы по-настоящему любить, он понял, нужно отпустить. Не человека. А саму идею. Иллюзию того, что это навсегда. Любовь нельзя заставить быть такой, как ты хочешь.

Она необъятная. Живая. Неподвластная.

И только когда ты отпускаешь ожидания, ты начинаешь видеть её в её подлинной форме.

Счастье невозможно поймать или удержать.