Голос, несмотря на бесконечную болтовню, был всего лишь способом выпустить её.

– Наблюдай, – подумал наблюдатель. И стал наблюдать.

Голос становился громче, когда внутри поднимался страх – и начинал репетировать диалоги, которые никогда не произойдут:

«Ты должен был сказать вот это. В следующий раз не забудь вот то», – настаивал он.

Когда вспыхивал гнев, голос становился резким и повторяющимся, вновь и вновь ругая воображаемых обидчиков, будто одними словами можно рассеять напряжение.

А когда сердце тосковало, голос начинал плести истории – о любви, о смысле, о недостающем – пытаясь дотянуться до того, что всегда казалось чуть вне досягаемости.

Наблюдатель смотрел на всё это с тихим интересом.

Узоры были очевидны. Голос становился громче, когда что-то внутри было не в покое.

Тревога, раздражение, неудовлетворённое желание – всё это поднимало волну, и голос вставал ей навстречу.

Было неважно, разумно ли звучали мысли – цель голоса была лишь одна: выпустить напряжение.

– Голос, – прошептал наблюдатель, – не проблема. Проблема – верить, будто он – это всё, что есть.

Голос был не врагом и не наставником. Он был клапаном, инструментом, безвредным механизмом – до тех пор, пока его не принимали за истину, за саму суть себя.

Наблюдатель снова улыбнулся. Внутри поселилась глубокая тишина. Голос мог продолжать говорить.

Но теперь ему не нужно было следовать за ним.

Он мог просто наблюдать. Позволять энергии проходить.

И возвращаться в спокойную ясность собственного присутствия.

II

юлень проснулся с первыми лучами солнца, его круглое тело уютно устроилось на прохладном, влажном берегу, где море нашептывает

песку свои секреты. Его большие, внимательные глаза, тяжелые от сна, медленно моргали, оценивая обстановку. Он потянулся ластами, как ребенок, ищущий внимания.

Утро для него было временем тишины и мягкости. Он лениво перекатился к кромке воды, но перед тем огляделся вокруг, надеясь заметить другого тюленя – или, может быть, дружелюбную чайку, чтобы разделить с кем-то это спокойное пробуждение. Ему не

было одиноко – он просто тихо жаждал быть рядом с кем-то, быть увиденным, быть понятым.

Если бы тюлени могли напевать, он бы сейчас мурлыкал что-то себе под нос – такую простую благодарность новому дню. А когда он нырнул и вынырнул, его усы были покрыты каплями, сверкавшими, как россыпь бриллиантов. Он посмотрел на берег в надежде встретить чей- то взгляд.

С лёгким движением хвоста он погрузился глубже, оставив позади сверкающую поверхность. Вода вокруг становилась темнее – глубокий сапфир, тягучий кобальт. Океан молчал, нарушаемый только размеренным биением его любопытного сердца. Он не боялся глубины. Она влекла его, как будто могла дать ответы на вопросы, которые он ещё

не знал, как задать.

В тусклом синем сумраке он почувствовал ее прежде, чем увидел

– почувствовал ее движение, гладкое и властное, скользящее с непринужденной грацией. Акула. Ее силуэт появился из тени, одновременно элегантный и устрашающий, воплощение первобытной мощи океана.

На мгновение тюлень замер, его маленькое тело трепетало на фоне огромного, пульсирующего течения. Инстинкт подсказывал ему бежать, но что-то приковало его к этому месту – какое-то тихое очарование.

Когда акула стала приближается, он наблюдал за ее плавными, мускулистыми движениями. Он видел красоту акулы – ее симметрию, целеустремленность, ее непоколебимую уверенность. Она не жестока, понимал он; она просто такая, какой ей суждено быть, – существо глубинное, могущественное и гордое.

Тюлень останавился, застыв одновременно от благоговения и осторожности. Акула, почувствовав это, устремила взгляд в его сторону. Она начала кружить, любопытная, но осторожная, ее движения – словно посылали предупреждение в тишине океана.