Иногда её губы едва заметно сгибались – как будто его слова что-то в ней трогали, но она не собиралась это показывать.

Она говорила мало. Но в этом «мало» было что-то точное, отмеренное. Словно у неё не было нужды заполнять паузы – паузы её не пугали.

Поезд шёл вперёд. Солнце ложилось длинными тенями на промерзшие поля. Их голоса вплетались в ритм движения – не громко, но достаточно, чтобы почувствовать: холод впереди уже не казался таким далёким. И, может быть, не таким страшным.

И вот наконец вопрос, который давно кружился в голове Майка, нашёл выход. Он наклонился чуть ближе – не уверенно, а будто осторожно касаясь границы между словами и молчанием.

– А как ты вообще можешь быть такой прямой?

Она не отвела взгляда. В её лице не было защиты, не было и попытки сгладить угол. Только спокойствие – как у человека, для которого правда не требует оправданий.

– Если что-то глупо, я говорю, что это глупо. Если кто-то ведёт себя как придурок – я так и скажу. Если мне с кем-то хорошо, я скажу, что мне хорошо. Неважно, кто передо мной – друг, случайный попутчик или кто-то, с кем я познакомилась пять минут назад в поезде.

Это было не откровение. Это было присутствие. Человек, который не прячется. Не в том смысле, чтобы кричать о себе – наоборот. Просто она была. И этого было достаточно.

Майк молчал. Её простота будто подсветила в нём то, что он давно не чувствовал: внутреннюю свободу, которую когда-то забыл. Он тихо выдохнул.

– Знаешь… я, наверное, немного завидую, – сказал он почти шёпотом, будто признаваясь самому себе.

Она чуть повела плечом – ни жеста, ни снисхождения, просто движение – и улыбнулась уголком губ.

– Не завидуй. Это не так просто, как кажется.

Он снова замолчал. Словно что-то внутри него начало оттаивать.

Он вспомнил все те случаи, когда старался быть «удобным», когда подбирал слова, когда отказывался от настоящего – в пользу социально приемлемого. И вдруг почувствовал, насколько всё это было хрупким.

Как будто услышав эту мысль, она снова заговорила. Её голос был мягким, но точным, будто камень, который падает в воду без всплеска, но расходится кругами.

Она замолчала на пару секунд. Будто позволила словам опуститься, осесть. Потом снова посмотрела в окно.

– А потом всё изменилось. Людям стало выгоднее выглядеть, чем быть. Вокруг появилось слишком много возможностей – и чтобы выжить, мы научились выдумывать себя. Настоящая искренность стала риском. И, чем дальше, тем чаще её стали прятать.

Она повернулась к нему, и в её глазах не было обвинения. Только констатация. Грусть – без жалобы.

– Мы научились знать многих поверхностно. Потому что так проще.

Так безопаснее. Лёгкие улыбки, быстрые рукопожатия. Слова, которые ничего не значат. Связи стали короче, но их стало больше. А доверие, настоящее доверие, исчезло – медленно, тихо, почти незаметно.

Её слова не звучали как упрёк. Это была тишина, облечённая в форму. И он понял: она говорит о чём-то, что сама пережила. О том, что внутри неё живёт как память – не громкая, но точная.

Он смотрел на неё и чувствовал – это не просто разговор. Он почувствовал что-то новое, или, может быть, давно забытое.

Она снова замолчала, но этой тишине не было конца. Она не оборвала разговор – она просто оставила место, чтобы его продолжить. И Майк понял: ему не нужно торопиться.

И всё же слова сами нашли путь.

– Ты знаешь… мне кажется, ты – как зеркало. Только не то, в котором любуешься, – а то, которое показывает, как ты выглядишь на самом деле. Без подсветки. Без фильтра.