или танкер без знака, поднятый над водой равниной состояния;
сколько их было в тебе, когда она это читала, когда он сказал: «только
коммунизм приводит в движение слова, делает тело простым, пока ты
в страхе своем навстречу ему раскрываешь танкер лица»
* * *
устройства из огня. и сообщения в волокнах растений. потоки света
по синей плоскости тянут слепого быка, и ты над ним едешь в машине
признания на один промежуток еще возвращен к пустому станку.
но есть ли там что-то от нас? то, что стало возможным
в прекращенном мышлении
* * *
как будто иглой ты стала, стал этим утром и прокалываешь
восприятие; и снова все в шов возвращается: то, что ты моя мать или
книга, – вы вместе погружены в песок лица. капли камер, собранные
другими из нас, из нашего опыта, тонкие тени, организующие огонь и
глину, доставляют касание к тебе через невозможный момент,
пропущенный знак в действительной книге
* * *
воображенное поле, и тело, утраченное на границах прерванного
мышления, становится картой застывшей поверхности твоего дыхания;
D. погружает руки в собаку, еще теплую, и делает заключение о
мышлении, но отбрасывается вовнутрь их совместного состояния
гулом новых распределений; они вмешиваются в D. и поднимают
собаку, омывая временем, чтобы оставить вне восприятия, общего сна,
отраженного в сердцевине выжившего ума. тем временем, там,
в глубине восприятия собственника, D. не может ничего, и судорога
прокатывается по его телу, заставляя непрерывно строиться карту
путешествия; конец путешествия – стать ее проявлением, двигаться ее
животом
* * *
внутреннее слабо размещено; они решают освоить обычный звук,
чтобы затем покрыть им ледник, стать синхронным пространством
голоса и ледника, пораженным теплом состояния. то, что после
второго прикосновения движет ледник ума к месту без знака, оставляя
там. они сделали дома из мусора, из новых трудовых сил, чтобы иметь
возможность остаться здесь, но гул ясности был сильнее, чем
ограниченное пространство голоса и ледника, оставленное
иссякающим мышлением. теперь камера обнимает лицо, и дождь сам
произносит «дождь», но иначе. долго ли так будет, ты спросил,
погружая в землю красные пальцы. пока прикасаемся
* * *
жилые пространства, отделенные от диких потоков воздуха;
столпотворение комнаты, приготовленной ранее для одного пола,
не выдерживает места. костер восприятия, прижимающий тело
к стене; как ты на это смотришь, закрытый в комнате распределенного
момента. черная пыль глаз, фрагменты горы, собравшиеся внезапно в
гору состояния, когда пустыня противодействия одолевает его спящее
тело; ускоренный звук, отправляющий слепок музыки к внутренностям
спокойного участка; кислота книг, собранных для отправления
византийским частям
* * *
двигаясь от метода к размещению исключенного под мусорным
куполом, в тени твоего живота, оставленные огнем восприятия, они —
лишь промежуток, перехваченный отстраненным моментом лица,
точнее, камеры, погруженной в лицо. названное ранее бездействует,
сдерживая тем самым ледник бедного значения
* * *
если это все еще можно считать восприятием, то они могли бы
остаться здесь, среди других форм. скрытые памятью или нагруженные
узлами будущего, снимающего состояния слой за слоем с мертвых
тканей, запускающего процессы регенерации прямо в земле.
множество новых рецепторов у тех, кто сверху, направленных на то,
что происходит в земле, в вывернутых корнях, когда приблизилось ее
лицо, точнее, камера, вписанная в капли лица, чтобы принять нас за
окружающие превращения; то, что видит и то, что говорит,
размещено таким образом, что встреча стала возможной
* * *
быть состоянием, столпотворением в зеркале аральского дна. земные,