Шнырявшие в растущей с каждой минутой толпе мальчишки, в расчёт не брались. Они кричали и обсуждали своё, ничего общего со сходом не имеющее, и знали, что на сходе у них права голоса нет.
Наконец, жандарм из внутреннего кармана достал часы на серебряной цепочке, щёлкнул, открыв крышку,
внимательно посмотрел на расположение стрелок, провёл двумя пальцами по своим жиденьким усам и, защёлкнув крышку, направился к тарантасу, где его ожидали,
запыхавшиеся от суеты, председатель с секретарём. Они, с деланной улыбкой, встречали неведомого им, вооружённого жандармского офицер, осознававшего свою значимость. Сельская власть чувствовала за собой вину, что вовремя не объявилась в правлении и не встретила гостей. Староста за самоваром у священника обсуждал сложные мирские дела, поглядывая на пышную попадью. Речь вели о потрясавших Полтавскую и Черниговскую губернии аграрных
в беспорядках. Мужик вышел из повиновения, разорял
помещика, рубил лес и грозил властям. Офицер, не обратив на них внимания, придерживая приличествующую чину
казенную саблю, считая, что пора начинать и он здесь-
главная фигура, взошёл на тарантас и, не испрашивая
разрешения схода, отрыл собрание зычным голосом, никак не подходящим его тщедушной фигуре:
– Мужики, тут такое дело, – начал он без всякого
вступления. В ответ из толпы, кто – то из молодух, звонко прервал его заготовленную речь :
– А, бабы, как же, и нас уважь!
Жандарм не растерялся, видно не – впервой было общаться с народом и более языкастым, и быстро и успешно поправился:
– И вас, красавицы, уважу и детишек ваших тоже, а так же прошу больше не перебивать. Вы, наверное, слыхали, что творится в Малороссии и на Полтавщине. Так вот, власти заявляют вам, что пока все будет решаться миром и власти придут к вам с миром, а погромов и бесчинств – власть не простит и смутьянов накажет. Будьте благоразумны!
Мужики, конечно, слышали о том, что не так уж и далеко
от них крестьяне жгли помещичьи усадьбы, отказывались платить выкупные платежи и налоги, что против них были посланы войска. Чей- то голос из толпы пробасил:
– А чего же у вас против мужиков ни солдат, ни казаков не нашлось! Аль, не доверяете им, что матросиков с кораблей на расправу пригнали в чёрных бушлатах. Жандарм опешил и не сразу нашёлся что сказать. Сначала зычно крикнул:
– Кто это, там шумит!?
В ответ-тишина… Жандарм, потухшим голосом произнёс:
– Вот, сейчас, член земельного комитета, хорошо вам знакомый Тимофей Силыч, сообщит о мерах по
обустройству вашей жизни, чтобы избежать всяческих
эксцессов. Это мудрёное слово мужики не знали, но своим умом поняли, что за ними маячат пули и нагайки. Одна из бабёнок не выдержала:
– Это что же за фига такая!
Жандарм погрозил в толпу кулаком – и всем стало ясно. Наступила тишина. Майдан дожидался – какое ещё счастье им явит Тимофей Силыч, который при всех переделах земли ходил вечно навеселе по домам крепких, хозяев, которые его от пуза поили и кормили в расчёте на выгодные наделы и расчёты, как правило, оправдывались. Сняв картуз, и, в очередной раз, потерев платком облысевшую голову (видно понимал, что нелегка задача стоит перед ним), вскарабкался на тарантас, наклонив голову,
поприветствовал мирской сход и испросил сказать слово для пользы селян. Начал витиевато, издалека, обращаясь и к старикам, стоящим рядышком, и всему обществу, в
тишине внимающему ему:
– Вы, все давно тут обжились и обустроились. Многих я знаю; бабы рожают без отдыху, семьи большие,
всех прокормить, чтоб складно жилось, не у всякого сил хватает. А землицы то не прибывает, родит она не каждый год, да не у всех она хороша, потому и переделы многих замучили. Только в порядок надел свой привёл, а его в передел пускать надобно. Выкупить землю и стать хозяином не каждый может и хочет, надеясь на помощь общества при неуплате недоимок, которые на весь мир раскладываются. Отсюда споры и раздоры в обществе. Власти уже десяток лет переселением на новые свободные земли занимается. Земли в России много и народу на них не везде густо. Сибирь большая и там, даже, арбузы растят, ещё далее до океана на восток один зверь бродит, а там всё есть: и вода, и лес и землица не меряна. Инородцы к ней руки не прикладывают и ждёт она – милостивица,