Павел присел за столик, который всегда в это время держали за ним. Он любил это место, оно находилось в глубине зала, и отсюда можно было смотреть в окно и разглядывать прохожих. «Забавно, – думал Павел, – я могу себе позволить все, что угодно, а сижу тут и ищу объяснение, почему я кого-то разглядываю. Как будто я делаю что-то недостойное, как будто нельзя просто так смотреть в окно, а нужно быть занятым каким-то другим, более важным и приличным делом».

Павел не мог понять, почему это имеет для него значение – прилично он поступает или неприлично. В его жизни было столько неприличного, и думать о том, что кто-то его осудит за то, что он глазеет в окно, было странно и даже глупо. Но он точно знал, что людей разглядывать некрасиво. Так сказала однажды мама, когда он уставился на какого-то мужика, который пришел к ней на примерку пиджака с перьями. Павел был маленьким мальчиком и таких костюмов у мужчин раньше не видел. Как завороженный, он смотрел на посетителя и не мог отвести от него взгляда. Тогда мама сказала, что так пристально смотреть на человека нельзя, а мужик повернулся, потрепал его по щеке и добродушно рассмеялся.

Погода была унылой, утренний мелкий дождь делал этот серый день еще более безрадостным. Людей на улице было мало, а те, кто шагал по мокрому асфальту, казались безликой массой, не вызывающей никакого интереса.

Обычно в этом ресторане Павлу быстро приносили заказ, но сегодня почему-то задерживали. Это начинало раздражать. За столиком, который стоял в отдалении, шел оживленный разговор. Компания из трех мужчин активно обсуждала ситуацию, в которую попал один из них.

– Захожу, значит, я в аптеку с сыном, лекарства купить. А за нами пристраивается педрила, и так ласково говорит моему пацану: «Ой, какой лапуля!» – говорящий передразнил интонацию «педрилы», слащаво растягивая слова. – И знаете, он так противно это говорил, с таким подтекстом, а ведь сыну моему всего пять лет. Я ему сказал, чтобы он отвалил от ребенка, а этот гад ухмыляется так нагло. Ну, я не выдержал и рассказал ему по-русски, что о нем думаю и куда ему нужно пойти. Я сказал, да и забыл на самом деле. А теперь жена выносит мозг: как я мог при ребенке так говорить. Жену в садик вызывали, говорили, что наш Вовка бегал по группе и всех педиками называл.

Компания добродушно погоготала, некоторые даже говорили, что тому «педику» нужно было дать по морде. Потом каждый начал вспоминать подобные истории.

Павел перестал прислушиваться. Когда при нем заводили подобные темы, он вслух яростно отстаивал позицию натуралов, жестко говоря все то, что он думает об этих мудаках-извращенцах. Но сегодня случайно подслушанный разговор звучал для него как издевка. Он ощутил прилив ненависти к этим «натуралам», так как точно знал, что двое из этой компании не прочь развлечься в бане с мальчиками.

«Двойные стандарты, жизнь с двойным дном», – подумал Павел, и не стал дожидаться, когда ему подадут еду. Место, которое раньше вызывало у него положительные эмоции, резко перестало нравиться. Он встал, расплатился за несостоявшийся обед и поднялся в свой кабинет, плотно закрыв дверь и попросив его не беспокоить.

Постоянство было отличительной чертой Павла. Он любил стабильность и привыкал к местам, которые ему нравились. У него были привычки, которым он неукоснительно следовал. Это давало ему ощущение безопасности и незыблемости. Одна из таких привычек – завершать рабочий день, сидя в огромном кресле, развернутом в сторону большого окна в пол. Он специально выбрал для офиса именно такое помещение, где можно парить над городом, рассматривая то, что происходит там, внизу. Он чувствовал свое превосходство над теми, кто копошился внизу, в суматохе вечно спешащего города. Он искал уединения, но также жадно ловил блеск этих огней, они манили, они как будто говорили о том, что в этих огнях и есть жизнь – яркая, зовущая, обещающая удовольствие и наслаждение.