На следующий день об этом было уже известно директору.

С любимым руководителем от ярости едва не случился сердечный приступ. Но, немного успокоившись и обдумав ситуацию, директор решил: будем брать живьем. Он созвал на планерку нескольких своих особо приближенных, строго потребовал сохранения полной тайны информации. Вместе они разработали план захвата Колуна.

Была устроена настоящая засада. С этой целью вечером все руководство сделало вид, что разъезжается на своих служебных машинах, как обычно. А потом они по одному вернулись пешком через запасной ход и сели в засаде – терпеливые, как буддистские монахи, ждущие просветления.

Их планам не суждено было сбыться. Уборщица, тетя Галя, видела их, о чем-то догадалась по нескольким случайно брошенным хищно-веселым репликам, и мгновенно весть об этом дошла до Колуна, спокойно переодевавшегося на работу. Через три минуты его не было на территории завода, а директор зря прождал весь вечер и уже не поехал домой, устав и прикорнув на узеньком диванчике в своей приемной. Иногда его щеку начинал бить легкий тик, усики дергались, и тоненькая струйка голодной слюны сохла в углу рта. Над его головой висел бесполезный японский меч. Утром он проснулся разбитым и злым. С тех пор на Колуна была официально объявлена охота.

И что интересно: директор даже не понимал, как глупо он выглядит. Его авторитет падал все ниже. Колун на родном заводе никогда не попадался – не мог попасться в принципе. У него в агентах был весь трудовой коллектив. А всех, как известно, не перестреляешь.

И, наверное, это так и продолжалось бы еще какое-то время. Но Колуну совсем не хотелось бегать и прятаться, хотя поначалу он испытывал удовольствие, оставляя директора в дураках, но скоро это надоело – что он, мальчишка, лезущий в чужой сад за грушами? Сад-то был его. Он тоже разозлился. Всю эту глупую комедию пора было кончать.

И однажды он явился на завод посреди рабочего дня. Неожиданно появился в цеху, спокойный и деловитый, встал к станку… Народ поначалу даже не слишком обратил на это внимание, так привычна была картина: Николай Мологин у своего штамповочного пресса. Но вот по цеху пролетела радостная новость – Колун здесь! Что-то будет…

Возле Николая медленно росла толпа. Поднимался ропот недовольства. Это было вызвано еще и тем, что в последние месяцы завод ухнул в экономическую яму, из которой неизвестно было, как выберется, и рабочим уже начали задерживать зарплату. Да и вообще…

Образовалось что-то вроде стихийного митинга – без трибуны, без назначенных ораторов. Все сначала говорили вразнобой, потом начали перекрикивать друг друга. Подтягивался народ из соседних цехов. Работу остановили, отрубили электричество.

И в центре всех этих событий стоял Колун, как символ и знамя протеста. Он поворачивался из стороны в сторону, стараясь не упустить ничего из того, что говорили рабочие. Он кивал, тоже лаял что-то невнятное в общем шуме, размахивал руками. Градус возмущения нарастал.

В этот момент, как нельзя более некстати, появилось руководство, прослышавшее о беспорядках и об их зачинщике. Впереди своей отставшей свиты бежал директор, бледный от ненависти, с длинной, стильной резьбы деревянной указкой в руке. Новость застала его в тот момент, когда он наглядно объяснял возможным инвесторам преимущества капиталовложений в свой завод. За этими людьми он, унижаясь, тщательно ухаживал последние месяцы. Инвесторы мгновенно исчезли, а они были уже почти последней его надеждой.

Такого развития событий он просто не ждал – словно удар в спину, неожиданный и подлый. Тем более жарко запылал гнев в его сердце. Это что-то из ряда вон, это следовало задавить немедленно! Повесить на рее! На первом же суку… Помахивая указкой, словно легкой шпагой, директор устремился в атаку.