Не желая открыто показывать Голдману то, что сердце ее растопили, Рудковски быстро нашла себе новую жертву:

– Чарли, а ты что молчишь? Тебе все безразлично?

– Не то чтобы безразлично. Я просто не очень хочу сейчас ссориться. Но это не значит, будто мнения у меня нет.

– Никаких ссор. Я просто хочу услышать твою точку зрения. Какие мысли?

– Пока никаких. Наверное, еще не добрались до мозга.

Катерина вздохнула и закатила глаза. В этом вся его, Чарли, натура. Вечно он переводит серьезные разговоры в шутки. Неужели он так сторонится конфликтов?

Сам же Кьют вот что думал по этому поводу:

– Есть люди, с которыми спорить приятно. Они с уважением слушают мнение, отличное от их собственного. Они не вешают на тебя убеждения, выдавая их за единственно верные. Напротив, объясняя свое положение, они допускают истинность твоего. Этот спор конструктивен. В нем и вправду рождается истина.

На другой стороне – уж простите – базарные бабы. У них одна только цель – всех перекричать, – Голдман, услышав слова, рассмеялся, но, увидев взгляд девушки, приставил к губам кулак. – С ними доводы бесполезны. Любые их аргументы несут в себе лишь оскорбление личности. Катерина, тебе далеко до второй категории, но точно так же неблизко и к первой. А я слишком тебя… ценю, чтобы заставить твой милый ротик кричать, а душу – нервничать.

Рудковски невольно открыла рот. Рафаэль перестал смеяться. Каждого тронула, хоть и умело составленная, но при этом искренняя речь парня. Впрочем, Чарли был не единственным, кто избегал препирательств. Миссис Бристоль тоже в последнее время не вступала в стычки. Женщина наслаждалась ограниченным временем с младшей внучкой – через пару дней Джозеф и Мелани уезжали, и тратить время на ссоры казалось огромнейшей глупостью.

– И однако есть в книгах большой минус, – уже совершенно спокойно заключил Голдман. – Ты окунаешься в мир иллюзий, а затем, вбирая в себя все то из них, что тебе наиболее мило, завышаешь планку для мира реального.

Уже на вокзале Джозеф несмело спросил:

– Ну что, Катерина? Может, на лето к нам?

Рудковски беспомощно вскинула брови. Она, возможно, и рада приехать – да от возвращения девушку отговаривал не сам город, а люди, его «осерявшие».

– Я подумаю, пап, – промямлила Катерина, заранее зная, что это ложь.

Джозеф кивнул, пожал руку Голдману, улыбнулся Агате и дал напутствие Чарли. Мужчина передавал дочь другому смотрителю и хотел убедиться: все будет хорошо.

Наконец прозвучал тоскливый гудок паровоза, и Рудковски нехотя выпустила руку Мелании из своей. Душа девушки ныла. Во-первых, донельзя прискорбно было прощаться с семьей, к какой Катерина снова успела привыкнуть. А во-вторых, тревожили новые обстоятельства – вход в семейную жизнь.

Жизнь Катерины и Чарли под одной крышей не шла супругам на пользу. Да и как могла она, если вместо единства душ случилось простое соседство?

Хуже того, с вступлением в брак, как ни странно, Рудковски и Кьют отдалились – парадокс стал частью их новой реальности. Катерина чего-то все время стеснялась, будто за ней шелестела чужая тень. Чарли, напротив, пытался исправить неловкость.

С первых дней он дарил супруге подарки и поцелуи, свежую выпечку и такую же, только что вырванную из печи стопку книг. Благодарностью в Кьюта летели холодно-вежливые речи, однако в парне теплилась надежда: придет день – и лед треснет. Катерина ответит взаимностью – иначе быть не может.

Следующим ходом для Чарли стала готовка. Он изучал Рудковски с пристрастием и смог понять: жена – страшная привереда в еде. «Интересно, а что, если угодить ее желудку? Вдруг это поможет стене треснуть хоть немного?» С такой надеждой Кьют бросился изучать кулинарное мастерство.