Парень медленно поставил чашку на кухонный шкафчик. Он понимал: ни один человек из ныне живущих не знал о его новом месте. С хозяином же квартиры они условились встречаться в определенный период каждого месяца, и в декабре эта встреча уже состоялась.

Сдержанно, не без опаски Генри пересек комнату и добрался к двери, потрепав по пути взволнованную Найду. Перед тем как позволить непрошенному гостю не просто войти, но увидеть маленький храм, юноша еще с минуту подумал.

Отворившись, дверь обнажила виновника хода дел – на пороге стоял отец парня. Мужчина выглядел, как всегда, безупречно: дорогой костюм, пошитый известным дизайнером по индивидуальным меркам, уложенные иссиня-черные волосы, которые, несмотря на возраст, не выказывали ни намека на седину и какие достались Генри в наследство. Наконец, Голдман всеми фибрами источал такую уверенность, что ей, пожалуй, не грех было захлебнуться.

Почти все внешние черты и повадки Генри перенял у отца. От матери ему достался только цвет глаз, но и те, за счет матовой бледности лица, приобрели у него гораздо более насыщенный оттенок.

– Ну, здравствуй, Генри, – в сравнении с басом Голдмана тон парня казался ему же до нелепого детским.

– Что тебе надо? – чуть более эмоционально, чем намеревался изначально, отреагировал юноша.

Голдман презрительно усмехнулся, что в аккомпанементе с его тембром голоса прозвучало невыносимо зловеще:

– Мда, не так я себе представлял встречу отца и сына после долгой разлуки.

Каждое слово было наполнено ядом ехидства, последние три – протянуты нараспев.

– Я не стану делать вид, будто между нами может состояться дружеская беседа. Говори, что тебе нужно, и уходи.

Если речь Голдмана походила на медленное, мучительное истязательство жертвы, фразы Генри приравнивались к быстрому, точному броску в цель.

– Ах, сразу к делу? Хорошо, вижу тебе, сын, все же хватило ума позаимствовать у меня хоть что-то толковое.

Даже выскочившая от напряжения вена не исказила совершенное лицо юноши. Он молчал, взглядом приглашая Голдмана продолжать.

– Ты, я уверен, прекрасно помнишь: суд через две недели и для дачи показаний твое присутствие там обязательно.

Лицо парня по-прежнему лишено было всяких эмоций, однако отец, как никто, понимал: Генри воззвал ко всей силе духа.

Между этими двумя никогда не царили теплые отношения, но такое, отравленное настроение по отношению к отцу объяснялось причиной развода родителей. Парень силился не вдаваться в подробности, но в газетах то и дело писали о компаньонке, с которой, отдыхая на острове Барбадос, заметили мистера Голдмана.

Худшее – в доказательство своих находок, журналисты любезно предоставляли фотографию молодой спутницы Голдмана. Снимок предательски выдавал возраст миловидной девчушки, и тот едва ли превосходил оный Генри.

На лице у брюнетки лишь слепой не смог бы заметить укоренившихся следов праздной, не обремененной заботами жизни. Ветер развивал ее густые, пышные волосы, длиной до неестественно узкой талии. Темно-каштановый оттенок кудрей вступал в цветовую гармонию со смуглой кожей.

На фотографии девушка с полным знанием дела обнажала свою белоснежную улыбку. Она смеялась, и Генри готов был поклясться, что слышит смех этот через тысячи километров. «Она так похожа на маму в молодости. Только тон волос в несколько раз темнее», – пришло парню на ум.

Он не знал или не хотел знать, каких усилий стоило маме переживание удара. Генри очень любил свою мать, и, хотя в ходе некоторых споров их взгляды на многие вещи расходились – так расходятся уставшие друг от друга соседи по квартире, надеясь никогда не встретиться вновь, – она всегда поддерживала сына в жизненном выборе и не смела судить за иное видение мира.