После долгой паузы Карла все-таки снизошла до ответа:

– О Боже, Катерина, тебе действительно интересно это?

Армут всегда выражала к Рудковски немного сочувствия, ведь последняя не разделяла ни любви к примитивным сериалам Карлы, ни ее интереса к вечеринкам для энгебуржцев.

Катерина досадливо покачала головой.

– И для кого я вообще распинаюсь?

– Ну что ты там бормочешь? – заныла Карла.

– Говорю, еще много дел и нам нужно спешить, – солгала, надевая пальто, Катерина.

Девушка думала о таких людях, как Карла, с грустью. Всю жизнь они встают по утрам лишь затем, чтобы плюхнуться на конвейер неосознанных действий. Их тела, потерявшие способность думать, то и дело включают заученные давно программы, пока те, в ком они установлены, позволяют жизни с ними случаться.

Это не люди, но существа, которые до того страшатся выбора и последующей ответственности, что позволяют чему-то извне, непонятным им силам творить их судьбу. Сами того не зная, они выбрали собственный путь – пассивность, неведение, прозябание. Кораблики без капитана, им не важно, куда их закинет шторм.

– Что думаешь? – спросила Карла, и резкость вопроса рассеяла мысли Рудковски. Она не сразу сообразила, что от нее требуется помощь с выбором статуэтки – подарка для матери. Не с ходу узнала девушка и место их нахождения. Она дошла до магазинчиками с мелочами на автопилоте – так глубоко погрузилась девушка в размышления.

«Думаю, для миссис Армут нет разницы, какую бесполезность ты купишь ей за ее деньги», – подумала Катерина, а вслух произнесла: – Та черная кошка с долларом между лап в самый раз.

– Хм, ты права. Мама всегда была без ума от животных.

Попрощавшись с Карлой, девушка заглянула в магазин сладостей и, вдобавок к приобретенным кукле и книге, купила своей пятилетней сестренке зефир в шоколаде. Родителям девушка еще месяц назад урвала билет на представление, о котором пара давно мечтала.

Довольная собственным выбором, Катерина медленно побрела домой, попутно смакуя мысли о празднике, отмечала какой она исключительно в кругу семьи. Уже ближе к полночи, лежа в кровати и грезя о торжестве, Рудковски заметно приободрилась. В этом же блаженстве духа она впервые за многие дни легко и быстро заснула.

Утром 31 декабря Генри по обыкновению проснулся немногим позже восьми – в такое время парень вставал, когда к десяти его ждали на «пост». Перед работой он каждый день, хотя эта обязанность была только в радость, выгуливал Найду.

Несмотря на то, что сегодня Генри не ждали на смену, он не мог позволить себе роскошь сна до обеда: нельзя так безрассудно тратить минуты самого волшебного дня года. И пусть грандиозные планы на праздник отсутствовали, Генри с самого детства внушали: в дни, подобные этим, обязательно случается настоящая магия.

Все еще лежа в постели, Генри приподнялся на локти и посмотрел на подругу – та, подобно младенцу, невинно плавала в своих грезах, совсем не считая надобность спешки условием праздничного утра. Вид спящей Найды вызвал у парня улыбку. На ее фоне даже луч солнца, ласкающий холку собаки, померк и превратился в безрадостно тусклый блик.

Генри заваривал молотый кофе – теперь в этом деле у юноши не было равных – и намечал в голове детали грядущего дня, когда в дверь постучали. Найда тревожно поднялась, взбодрившись, словно от чашки тройного эспрессо. Сам парень, хотя и парализованный изнутри, выказывал хладнокровие.

В такие моменты казалось, у него нет не то что эмоций, но и представления о них. Впрочем, суровость безупречного лица скрывала от наблюдателей пылкие чувства. И узнать о них разрешалось лишь тем, кому Генри любезно дарил ключ к душе.