– Послушай, Кристоф… – взбудоражила меня внезапная мысль. – Раз такое дело… Ты бы мог мне помочь? – вцепилась я в его руку. – Только тут очень личная тема, понимаешь…

– Ладно, попробую, – заинтригованно протянул носом новый знакомый. – Какие проблемы?

– Я влюбилась… – выдохнула я, сдув уголки губ. – Он француз, и у нас всё очень странно. Мне надо сказать ему что-то – от этого всё зависит, понимаешь? Ты мог бы перевести мне мою речь… на французский? Биттэ… добавила я, постаравшись вздёрнуть сжатые у переносицы брови.

Всё это время мы с Кристофом болтали по-немецки. Он сузил щёлочки глаз и обнажил зубы:

– Раз такое дело… Значит, помогу, не вопрос…

Выудив из бездонной женской сумочки бумажный обрывок, я стала произносить немецкие фразы и записывать под диктовку Кристофа набор звуков, предполагавший французскую версию. Мим подошёл к этому вопросу с серьёзностью мушкетёра. Финальный вариант на листе, выглядел примерно так:

Вьян вэр муа. Жё дуа тё дир кельке щоз. Же понсэ, же рефлиши… тю мё манк. Жё тэм бьян. Жё мё сан сюпер авек туа. Жё вё пассэ лё там ансамбль. Э жё вё рэстэ, жё вё этр авек туа… Кэске тю понс дё са? (Подойди-ка сюда. Хочу тебе кое-что сказать. Я тут думала и размышляла… Мне тебя не хватает. Ты мне нравишься. Мне с тобой чертовски хорошо. Хочу проводить своё время с тобой. И я хочу быть с тобой… Что ты обо всём этом думаешь?)

Кристоф заверил меня, что это должно сработать, расцеловал в обе щеки, и на этом мы распрощались.

Остаток дня я ездила в метро по делам, зубря эту сладкую песнь, прокручивая в голове раз за разом со всевозможными интонациями. В конце концов, французская тарабарщина настолько вгрызлась в сознание, что казалось, я не помню ни единого слова. Нервы натягивались тонкой леской, а рыбы-желания триумфально тащили её в пруд бессознательного. С наступлением темноты и прохлады я высадилась у Варшавского моста и побрела в сторону заведения, где предстояло произнести свою театральную речь. И всё твердила краешком губ: «Жё дуа тё дир… кальку… кулька… блин… кельки щоз…»

Наконец, я добралась до Чайного домика, именовавшегося ФоКю (Фолькс-кюхе), бармены узнали меня. Я помахала им с порога, пытаясь скрыть поглощавшие меня вдох за вдохом скачки нервов. В углу у окна, как обычно, красовался тотем заведения – манекен неглиже с фиговым листом на причинном месте, в чёрных очках на несуществующих глазах.

Я поцеловала датчанку Кэт за барной стойкой и договорилась, что проведу с посетителями несколько интервью для фильма. Приветственно кивнула выглянувшему из дальних комнат элегантному Иву и подсела к одной из компаний, что-то бурно обсуждавшей за ароматными тарелками дымящихся под соусом овощей. Парень по имени Лум, говоривший исключительно по-английски, согласился стать одним из героев.

– Лум, чем ты занимаешься в Берлине? – незатейливо начала я.

– I just live here, – призадумался он, – and I try to come back to my soul. But it’s a little bit hard. Because here there are so many… – он, присвистывая, покрутил у виска – so many guys like… DiVi-kulta. (Я просто живу здесь. И пытаюсь вернуться в себя. Но это немного сложно, потому что здесь много людей…. Сдвинутых.)

– And where from did you come here? (А откуда ты приехал?)

– Oh, I lived in so many places… But from the… Actually, I’m from Paris. (Я жил в стольких местах. Но сам я из Парижа.)

Сегодня какой-то французский улов – не успела призадуматься я, как вдруг подошёл высокий брюнет Иву с печально сияющими глазами и тонким соблазнительным носом. С лёгким смущением бросил: «Мадемуазель, не хотите пройтись прогуляться в окрестностях?» Я резко кивнула, отводя взгляд. Засняв парочку интервью, с дрожью в ногах, но с уверенностью солдата я направилась к Иву. Теперь он сидел с сигаретой, вперив взгляд в чашку безвозвратно остывающего кофе.