Аглаю Федор Иванович не видел уже несколько дней: она уходила рано утром и возвращалась домой поздно вечером. Весь в переживаниях, он никак не мог решиться с ней поговорить, а она, закружившись в вихре своих дел, тоже не находила для него времени. И все-таки этот черный день в его жизни настал. Аглая тихо, далеко за полночь, постучала в дверь его кабинета. Когда-то она без стука, в любое время дня и ночи, приходила к нему. Залезала на колени и мешала работать, переворачивая страницу книги, которую он читал. А иногда просто рисовала что-то на всем, что ей по падало под руку. Федор Иванович ни за что ее никогда не ругал, а, тем более, никогда не запрещал что-либо делать. Ей разрешалось все. Теперь он мог только вспоминать о тех временах.

Аглая приоткрыла тяжелую дверь в кабинет отца и шепотом спросила:

– Папа, можно войти?

Он молча кивнул. Она неслышной походкой зашла в кабинет, села на подлокотник его кресла и прижалась к отцу:

– Папа, я выхожу замуж за Сашу Кирсанова.

Так они, обнявшись, больше не говоря ни слова, просидели около получаса. Затем она пересела на стул, стоящий напротив его кресла и тихо спросила:

– Ты не рад? Почему ты молчишь? Он очень хороший парень. Добрый и умный человек. Я его очень люблю. Он к тебе сам придет просить моей руки. Я знаю – ты нам не откажешь. Мне мама рассказывала, как ты после двух встреч с ней сделал предложение. Ты не расстраивайся. Мы еще месяц будем здесь, а потом уедем в Россию. Ну что ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь.

– Сказать? Могу сказать. Мне сегодня вынесли смертный приговор, которого я сумел избежать, покинув Россию почти тридцать лет назад. Теперь моя единственная любимая дочь приводит его в исполнение.

– Папа, о чем ты говоришь? Я не понимаю.

– Дочечка моя дорогая. В Россию нормальному человеку ехать нельзя. Это самоубийство.

– Да, но Саша – мой будущий муж. Я должна с ним ехать. Остаться ему во Франции нет никакой возможности. У него заканчивается контракт. И вообще, что ты здесь разыгрываешь трагедию. Жены декабристов ехали за своими мужьями в Сибирь, на каторгу. И ничего. А мы едем в Москву. Там у него есть своя комната. Этого на первых порах нам будет достаточно, а дальше видно будет.

– Аглая, душа моя. Ты говоришь о женах декабристов, о Сибири? Да знаешь ли ты, что когда жены декабристов ехали за своими мужьями на каторгу, то, в соответствии с дворянским происхождением их соответствующим образом везде встречали? Причем, неважно где: на грязном постоялом дворе, в дешевой провинциальной гостинице или присутственном месте. В России, при царе батюшке, существовало понятие «достоинство и честь». Это определяло уровень и качество взаимоотношений между людьми.

– Ну почему ты так говоришь? Царь своим указом отменил все привилегии для дворян, участвовавших в декабрьском восстании. В том числе и для их жен. Однако они все равно ехали за своими мужьями в Сибирь.

– Дочечка моя дорогая. Уважительное отношение к умным образованным людям нельзя отменить никакими указами. Это было у всех в крови. А ты сейчас собралась ехать в страну тотального хамства, где культура и образование являются отягощающим, а не смягчающим обстоятельством положения в обществе. Где матрос с ключами от банка и солдат с государственной печатью определяют жизнь нормальных и вменяемых граждан.

– Папа, ты уехал из России двадцать девять лет назад. Как ты можешь знать, что там делается сейчас?

– Могу, потому что приличные люди или уехали оттуда в мое время или погибли на войне. А все, что осталось, поверь мне, далеко не лучшего качества. Для того чтобы восстановить генофонд любой нации, нужны десятки лет, а может и века. Сейчас там «правит бал» быдло, которое твои образование и красота будут только раздражать. При малейшей возможности они постараются тебя унизить и оскорбить, так как возвыситься до твоего уровня у них нет никакой возможности.