Тимошка с уважением посмотрел на пожилого мужчину.

– Дядя Яков, расскажи мне про холеру.

Мужчина задумался.

– Про холеру? Про эту напасть можно много всего вспомнить. Сейчас-то доктора лучше научились помогать больным, а вот когда я мальчонкой был, то в России и холерные бунты случались. Про самый страшный бунт мне моя бабка рассказывала. Стряслось это при царе Николае Первом. Лето в тот год было жаркое, и, может быть, какая-нибудь падаль в воду попала, а люди ту воду попили. И пошла гулять по Петербургу смертушка с косой. Что ни день – полон город покойников. Царь учредил холерные бараки и распорядился туда заболевших свозить, а народишко по серости своей принялся роптать. Мол, врачи там больных не лекарством, а отравой поят. Долго ли надо человеку виноватых искать, когда ему горе глаза застит. Вот горожане и принялись бунтовать. В одну больницу ворвались, врачей из окон повыкидывали да пошли в другую, около Сенной площади.

Тимошка охнул и сжал руку фельдшера:

– Дядя Яша, а Петра Сергеевича из окна не выбросят?

– Не выбросят, – уверенно сказал собеседник, – теперь народ грамотный стал. Хотя, конечно, всякое бывает. Доложили, значит, вельможи царю про это безобразие. А император Николай Первый горяч был, мигом вскочил на коня и помчался прямиком на Сенную площадь.

Тимка охнул:

– Неужели не побоялся!

– Ясно, не побоялся! – Яков Силыч назидательно поднял указательный палец вверх. – Царь ведь! Это тебе не фунт изюма. Вот прискакал самодержец к бунтовщикам, встал посредине площади, топнул ногой да и приказывает: «Принесите мне из самого холерного барака склянку с лекарством». Поднесли ему полный стакан микстуры. Он её одним махом выпил, корочкой хлебца занюхал и велел народу по домам расходиться. Так бунт и закончился, а холера вскоре на убыль пошла. Да… – рассказчик хлопнул себя ладонью по коленке, – в точности так оно и было.

Когда проедешь мимо Исаакиевского собора, то взгляни на памятник императору Николаю Первому – скульптор на его постаменте тот случай изобразил.

Тимошка так заслушался, что не заметил, как к нему подошла Нина Павловна. Она поздоровалась с Яковом Силычем и взяла Тимошку за руку:

– Надеюсь, у Кирьяна всё хорошо?

– Превосходно, не тревожьтесь, – ответил за мальчика старый фельдшер, – сейчас больному спать пора, вы лучше завтра приходите.

«Надо обязательно посмотреть на этот памятник, – подумал Тимошка, устраиваясь в коляске рядом с Зиночкой, – как только дядя Петя вернётся, сразу попрошу его сводить меня на Исаакиевскую площадь».

Всю дорогу он думал, какая трудная у врача работа, ведь приходится не только лечить, но и учить больных, которые иногда совсем не хотят ни лечиться, ни учиться. Но он, Тимошка, всё равно будет лекарем, чего бы это ему ни стоило. А змею он себе и так добудет.

На карусели Тимошке, ой, как понравилось. Сначала он немножко стеснялся – всё-таки большой уже, а на соседних лошадках почти совсем малыши расселись. Но, когда заиграла музыка и карусель со скрипом завертелась, Тимка забыл обо всём на свете. Каждый раз, когда его лошадка проплывала мимо Нины Павловны, та махала ему рукой, а стоящая рядом Зиночка еле заметно показывала кончик языка и морщила нос.

– Вот если бы и у нас в селе была карусель, – размечтался Тимошка, – а то всего-то забав – качели да катание на санках с горы зимой. Этой осенью, как не стало мамы с папой, кататься и вовсе не пришлось. Тётка забрала у него единственные валенки и отдала Катьке, а Тимка просидел всю зимушку в холодной клети, перебирая негнущимися от холода пальцами подгнившую картошку на корм скоту. Сколько же он её перебрал? Наверное, целый воз.