– Если он умрет, ещё скажут, что умер от собственных болезней, – отозвался кто-то.
– Надо было везти прямо в больницу. Зачем его сюда-то везут?
– Откуда я знаю. Сам больной настоял на этом.
– Почему так долго нет парома?
– Сейчас подойдёт. Вон уже виден, – ответил один из студентов, всматривавшийся в противоположный берег. Затем, обращаясь к пассажиру в колясочке рикши, спросил:
– Тебе не холодно?
– Ничего. Мне не холодно.
– Нет, если тебе холодно, мы можем тебя укрыть ещё одним пальто. Хочешь?
– Нет, ничего. Не надо, – тихо ответил Пак Сон Ун.
– Эй, слушайте! Нельзя ли побыстрее! – Обращаясь к паромщику, крикнул один из спутников Пак Сон Уна.
– Иду-у! – Послышалось с парома. Паром остановился на середине реки.
– Что он там делает? Почему остановился?
– Вот черепаха. Наверное, закуривает.
Раздается взрыв хохота. Паром приблизился. Переносят прежде всего Пак Сон Уна.
– Послушайте, нельзя ли перенести его на паром вместе с колясочкой? – спрашивает один из друзей Пак Сон Уна у рикши.
– Навряд ли, – не совсем уверенно отвечает рикша.
– Конечно, нельзя. Я слезу.
Пак Сон Ун Слезает с коляски и с помощью друзей медленно идёт к парому. Все сели, послышался скрип уключины и всплеск воды: паром медленно направился к противоположному берегу.
Даже при тусклом свете фонаря нетрудно заметить, что у больного изнеможённое лицо.
– Эй, паромщик! Спел бы какую-нибудь песенку. А?
– Зачем тебе его песни? – спросил больного друг.
– Мне хочется… Может быть, я последний раз в жизни переезжаю через эту реку…
– Не болтай чепухи.
– Нет. Мне очень хочется послушать песню. Пожалуйста, паромщик, спойте хоть немного. А? – не перестаёт Пак Сон Ун.
– Так я же не умею петь.
– О, неужели никто не умеет петь? Роза! Спой ты, пожалуйста. Ту, что я сочинил. Спой!
– Мне петь песню? – спрашивает рядом сидящая женщина с европейской причёской.
– Да. Помнишь нашу песню «весной, весной…». Спой её.
Роза пела с ясно выраженным акцентом провинции Кенсандо. Песня, сложенная на мотив народной песни «Нилири», звучала скорбно и сильно. Голос, немного низкий и грубоватый, громко раздавался в ночной тишине. Казалось, что и мигающие на небе звезды слушать песню Розы. Она особенно задевала душу тех, кто направлялся на далёкую чужбину, – в западный Кандо.
После третьего куплета, собрав все силы, с воодушевлением подхватил песню и Пак Сон Ун.
Песня кончилась. Сон Ун проворно засучил рукава и погрузил руку в воду. Он то поглаживал, то разбрызгивал, то похлопал рукой по воде. Его друг, сидевший рядом, обеспокоенный поведением Пак Сон Уна, сказал:
– Вот беда! Что ты делаешь? Вода ведь холодная! Спятил, что ли?
– Теперь и умереть не жалко. Ты не очень беспокойся обо мне.
– Ты с ума сошел…
А больной, чем больше его уговаривали, тем меньше обращал на это внимание. Он обернулся к рядом сидящей с ним женщине:
– Роза! Засучи рукава. Опусти и ты руку в воду вместе со мной. Ну!
Он взял руку Розы и опустил её в воду.
– Да, в течение пяти лет, что я путешествовал, как увижу какую-нибудь реку, сразу вспоминал наш Нактонган. И никогда не забывал, что я внук рыбака с этой реки… И ещё, что здесь моя родная Корея.
Руки их по-прежнему находились за бортом. Затем, глядя на далёкий горизонт, он зашептал…
– Как-то я переходил реку Сунгари и, вспомнив Нактонган, заплакал.
Наступила тишина. Казалось, люди перестали дышать. Роза низко опустила голову, закрыла рукой глаза. По лицу Сон Уна скатилась крупная слеза. Некоторое время слышался только шум воды. Роза крепко сжала холодные руки Сон Уна, ласково сказала: