Жизнь и смерть христианина Дара Преображенская

«Однажды ты расскажешь о том,

О чём давно молчал,

И о чём никогда

Не лгало твоё сердце….»

(мысли одинокого Странника).

…….

Этот дневник мне передала одна наша общая знакомая, которую звали Линда. Почему мне? Ну, во-первых, наверное, потому что Владимир считал меня своим лучшим другом; мы с ним многое пережили, и у нас с ним были общие интересы, воспоминания, симпатии и антипатии.

Во-вторых, во всём городке не осталось больше никого, кто бы мог сохранить этот дневник с уже пожелтевшими от времени страницами, исписанными до боли знакомым беглым почерком.

Что касается самой Линды, она не могла положиться даже на самоё себя, ибо к тому времени Линда уже чувствовала себя недостаточно хорошо и нуждалась в медицинском обследовании, сиделках, таблетках и всей той дребедени, о существовании которой она даже не хотела знать и думать.

– Поверьте, Николай, – сказала Линда перед тем, как лечь в больницу («тянуть» с этим уже никак нельзя было, как уверял её доктор – знаменитый на всю Москву кардиолог Васнецкий), – так даже будет лучше. Это то единственное, что осталось у меня от моего Володи, и что я хотела бы сохранить, но вряд ли подобное возможно в моей ситуации и…., прошу Вас, Николай Сергеевич, не перебивайте меня, я….я знаю, что говорю. На меня нет никакой надежды, не сегодня – завтра я…

– Не стоит говорить о смерти раньше времени, Линда; Вы ещё долго проживёте. Вы ещё снова успеете разочароваться в людях, а затем заново полюбить их.

Она мягко улыбнулась и приложила палец к моим губам, чтобы заглушить возникшее в моей душе смятение. Линда редко хмурилась, почти никогда.

– Пусть он останется у тебя, так мне будет спокойнее, – произнесла Линда, – так лучше будет.

– Хорошо, я верну тебе этот дневник….дневник Володи, когда всё нормализуется, когда твой доктор вылечит тебя.

Слёзы блеснули в её глубоких, как два озера, глазах, она попыталась их смахнуть, скрыть от меня, но я успел заметить.

Володя любил эту женщину, мы оба её любили….

Она вздохнула, попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась из-за грустного взгляда и какой-то необъяснимой усталости.

Так мне в руки попал этот дневник – тот дневник, который вёл когда-то Володя, мой друг и человек, оставшийся для меня загадкой.

– Ты выздоровеешь, – сказал я, однако многозначительный взгляд Линды говорил, что это не так; она ничего не сказала, просто не хотела меня расстраивать, и мы оба это поняли без лишних слов.

Линда была полу англичанкой, полурусской, потому что её дед, являвшийся лордом потомственным аристократом Великой Британии, преследуемый на своей родине за его слишком волюнтаристские взгляды, в самом начале 20-го века перебрался в Россию по приглашению императорской семьи, ибо кроме того, что он являлся потомственным лордом, он был ещё и отличным архитектором «новоявленным Растрелли», на взглядах и идеях которого зиждилось строительство нового дворцового комплекса.

Я был вхож в дом Линды и несколько раз видел «господина Джона», как его называли в узких кругах, а, вообще, традиционно к нему обращались, как к «Ивану Сергеевичу», и, если б не некоторое высокомерие в его взгляде и утончённость манер, никто бы не подумал, что перед ним потомственный английский лорд, причём, из уважаемого семейства, находившегося в опале, но из-за этого нашедшего «вторую родину». По моему мнению «лорд Джон» был отличным стариком и компанейским человеком.

Помню, уютными вечерами, когда всё семейство собиралось за одним общим столом, «мистер Джон» любил рассказывать легенды о своих предках, кои он знал в огромном количестве.

Устроившись удобно возле камина и порой поглядывая на смущавшуюся время от времени юную «мисс Линду», я и Владимир заслушивались этими историями, и, в конце концов, нам совсем не хотелось покидать этот добрый дом, однако правила этикета требовали иного, в итоге мы прощались и расходились, вернее, разъезжались по домам.

Благодаря «мистеру Джону» мне удалось несколько раз побывать на императорских балах в Зимнем Дворце, куда попасть было практически невозможно.

В первый раз я видел Николая II с супругой Александрой Фёдоровной, которая почему-то тогда показалась мне немного надменной, впрочем, как и все датчане и немцы.

Бал был посвящён рождественским торжествам, и ёлка, огромная ёлка с пушистой кроной, украшенная мишурой и замысловатыми, сделанными вручную игрушками, казалась сказочной. Этот бал я запомнил на всю жизнь, потому что именно в тот день, 7 января 1913 года, был впервые представлен гостям цесаревич Алексей. Девятилетний мальчик казался смущённым, когда кланялся гостям, но я думаю, в любом случае, он был уже привычен к подобным явлениям, ибо уже тогда осознавал вполне ясно и определённо то, что он – будущее Российской Империи; его с самого рождения готовили к таким мыслям. Он знал, он был готов, он верил.

Помню, девятилетний ребёнок поклонился, затем позвонил в сонетку, которую ему подал слуга на подносе (всё это так напоминало театральное действо), все чаяли увидеть что-нибудь необычное, все ожидали некоего сюрприза, который непременно должен был последовать.

Затем принесли подарки, все дамы хлопали и восхищались очарованием Алексея. А затем начался непосредственно сам бал. Присутствовал ли когда-то Чайковский на таком «традиционном рождественском балу в Зимнем», я не знаю; во всяком случае, отголоски своих впечатлений он перенёс на балет «Щелкунчик».

Вокруг ёлки закружились пары. В одной из них я узнал Владимира вместе с восемнадцатилетней княжной Ольгой, и был очень удивлён, ибо танца с самой великой княжной мог удостоиться не каждый присутствующий. Но форма старшего офицера императорского военного корпуса так была ему к лицу, что он удостоился подобной чести.

Танцевал Владимир действительно божественно, и было одним удовольствием созерцать это «действо».

Кажется, после танца они о чём-то шутили, и это было написано на их раскрасневшихся от усталости лицах. Я видел, что Линда тоже, как и я, наблюдала за ними. Линда была принята во дворце, как протеже своего дедушки, и с Ольгой, и Анастасией она сразу же нашла общий язык.

Мне кажется, великие княжны мечтали иметь близких подруг, но они, также, понимали то, что из-за своего рождения в императорской семье они должны держаться чуточку отчуждённо с людьми и никого и никогда не приближать к себе. Мне думается, им часто говорили об этом, поэтому на балах юные княжны вели себя и держались обособленно. А когда в редкие минуты об этом неожиданно забывали, они вдруг превращались в обычных девушек, и хохотали, если кто-нибудь смешил их. И лишь затем, одёрнув себя, они становились другими, понимая то, что в очередной раз потеряли контроль над собой, а это являлось «недопустимой и неуместной выходкой» для них.

Но они никогда не подчёркивали своего превосходства над остальными, напротив, даже смущались и чуждались этого.

В тот памятный для меня год на бал были допущены лишь Ольга и Татьяна, остальные княжны были ещё слишком юными для выхода в свет.

Пахло хвоей и закусками, которые разносили официанты среди гостей на подносах, уставленных канапе и шампанским. Я видел, что Владимир поклонился великой княжне, галантно довёл её до ожидавших княжну членов царственного семейства, окружённых слугами. Ольга улыбалась, затем поочерёдно представила подошедшего Владимира Николаю и Александре Фёдоровне. Владимир отдал честь и отошёл.

Я разыскал его на лестнице стоявшим в уединении, несмотря на то, что лаже лестница казалась оживлённой из-за непрерывно пребывавших гостей. Владимир стоял в задумчивости. Увидев меня, он улыбнулся мне.