– Дорогой мой мистер Чезлвит! – в умилении воскликнул мистер Пексниф. – Для такого человека, каким вы себя показали сегодня, для человека, так глубоко оскорбленного и в то же время исполненного гуманных чувств, для человека, который… не знаю, как бы это выразить… и который в то же время так удивительно… просто не нахожу слов… для такого именно человека, думаю, не будет с моей стороны преувеличением сказать, что я и – надеюсь, можно прибавить – обе мои дочери (дорогие мои, у нас, кажется, в этом вопросе полное согласие?) – для такого человека мы вынесли бы решительно все на свете!

– Довольно! – сказал Мартин. – Я не отвечаю за последствия. Когда вы возвращаетесь домой?

– Когда вам будет угодно, сэр. Сегодня же, если вы этого желаете.

– Я не желаю ничего неразумного, – возразил старик. – А такая просьба с моей стороны была бы неразумна. Сможете ли вы вернуться к концу недели?

Именно этот срок мистер Пексниф назвал бы и сам, если бы ему был предоставлен выбор. Что касается его дочерей, то слова: «Давай вернемся в субботу, милый папа», – уже готовы были сорваться у них с языка.

– Ваши расходы, кузен, – сказал старик, доставая из бумажника сложенную бумажку, – возможно, превышают эту сумму. Если это так, вы сообщите мне, сколько я вам должен, в следующую нашу встречу. Вам нет надобности знать, где я живу сейчас: у меня, в сущности, нет постоянного адреса. Когда он у меня будет, я извещу вас. Вы и ваши дочери увидите меня в самом скором времени, а до тех пор – незачем и говорить вам – каждому из нас следует хранить эту беседу в тайне. Что именно вам надлежит сделать по возвращении домой, вы уже знаете. Отчета мне не нужно; не нужно вообще никаких напоминаний. Прошу об этом как об одолжении. Я не люблю тратить лишних слов, кузен, и, мне кажется, все, что надо было сказать, уже сказано.

– Рюмку вина, сэр, ломтик вот этого простого кекса? – упрашивал мистер Пексниф, пытаясь удержать гостя. – Дорогие мои! Что же вы?

Обе сестры бросились угощать старика.

– Бедные мои девочки! – сказал мистер Пексниф. – Вы извините их волнение, сэр. Они у меня сама чувствительность. Это неходкий товар, мистер Чезлвит, с ним не проживешь на свете. Моя младшая дочь тоже совсем взрослая женщина, не правда ли, сэр? Почти такая же, как старшая.

– А которая из них моложе? – спросил старик.

– Мерси моложе на пять лет, – ответил мистер Пексниф. – Мы иногда позволяем себе думать, что у нее статная фигура. Мне, как художнику, быть может разрешено будет указать на изящество и правильность ее сложения. Я, естественно, горжусь, – продолжал мистер Пексниф, вытирая руки платком и почти при каждом слове беспокойно поглядывая на кузена, – что у меня есть дочь, которая сложена наподобие лучших образцов скульптуры, если можно так выразиться.

– Она, по-видимому, очень живого нрава? – заметил Мартин.

– Боже мой! – воскликнул мистер Пексниф. – Это поистине замечательно! Вы так верно определили ее характер, досточтимый сэр, будто знаете ее с рождения. Да, она весьма живого нрава. Смею вас уверить, сэр, ее веселость очень оживляет наш незатейливый домашний мирок.

– Не сомневаюсь, – отозвался старик.

– Чарити, с другой стороны, – продолжал мистер Пексниф, – отличается большим здравым смыслом и необыкновенной глубиной чувства, если отцу извинительно такое отцовское пристрастие. На редкость привязаны друг к другу, достоуважаемый сэр! Разрешите мне выпить за ваше здоровье! Желаю вам!

– Еще месяц назад я не мог и думать, – отвечал Мартин, – что буду есть с вами хлеб и пить вино. За ваше здоровье!

Отнюдь не смутившись необычайной сухостью, с какой были сказаны последние слова, мистер Пексниф рассыпался перед ним в благодарностях.