– Возможно, обвинили его не в этом… Но Бутурлин прочитал в «Москвитянине» два рассказа Даля, в одном из них, в «Ворожейке», рассказано о цыганке-воровке, которую повсюду ищут и не могут отыскать. Бутурлин написал министру внутренних дел Перовскому и спросил о Дале. Перовский вызывает к себе Даля, расспросил его о рассказах, а потом предложил ему выбор: «Писать – так не служить; служить – так не писать». Но Бутурлин этим не ограничился. Доложил императору, а тот был неумолим и краток: «Сделать и автору выговор, тем более что и он служит».

Разговор между братьями Милютиными долго еще продолжался, досталось Бутурлину и его комитету много неприятностей, если бы братья были царствующими особами. Но… Вспомнили и цензора Мехелина, который из древних книг вымарывал всех великих людей, которые сражались за свободу отечества… Вспомнили и несчастного цензора Куторгу, угодившего за пропуск каких-то немецких стихов на десять дней на вахту. Вспомнили и арест Юрия Федоровича Самарина, молодого, умного, богатого, весьма образованного, за то, что в письмах к друзьям рассказал о событиях в Риге, где сам он служил при генерал-губернаторе Александре Аркадьевиче Суворове (1804–1882), рассказал о субъективизме Суворова и наглости немцев, диктовавших губернатору, как надо управлять краем. Собранные письма Самарина стали известны и Суворову, который сначала пожаловался Перовскому, а потом лично императору. Самарин тут же был арестован и на несколько дней посажен в крепость. А через несколько дней Николай Первый вызвал его к себе на беседу. Самарин извинился за доставленные ему неудобства. А затем Николай Первый сказал, что его письма могли спровоцировать новое 14 декабря 1825 года, потому что Юрий Федорович высказал мысль о том, что Петр Великий действовал только по внушению со стороны и под влиянием немцев…

Как только братья уезжали, Дмитрий Алексеевич садился за письменный стол и работал. «Работа шла так спешно, что в течение трех зимних месяцев (ноября, декабря и января) окончательно обработаны мною II и III части, заключавшие в себе 21 главу; из них II часть переписана набело, снабжена планами и картами; также переписаны отдельно и приложения к двум первым частям, и в начале февраля обе эти части отданы в переплет, а 28 февраля представлены при рапорте военному министру. С того же времени приступлено к переписке набело III части и к редакционной обработке IV, – и так далее безостановочно шла работа одной части за другою. III часть представлена военному министру в августе того же 1850 года, а IV – в декабре».

Вспомним, что два года продолжалась работа над новым уставом Географического общества. Наконец принятый редакцией устав был разослан членам общества, он коренным образом отличался от прежнего, а потому был подвергнут острой критике старыми членами общества, преимущественно немцами. «К прежнему нашему кружку пристали многие лица, – вспоминал Дмитрий Милютин, – авторитетные и даже сановные. В числе самых горячих противников проекта комиссии явился тайный советник Михаил Николаевич Муравьев (1796–1866), занимавший должность главноуправляющего Межевым корпусом, – человек с характером и настойчивостью. Кроме наклонности к квасному патриотизму и немцефобии, у него было, как кажется, и другое побуждение к вмешательству в происходившую борьбу: он был не прочь заместить адмирала Литке в звании помощника председателя общества, а для этого нужно было ему приобрести популярность в среде большинства членов общества. Вероятно, с этим-то расчетом и стал он во главе того кружка, который не столько многочисленностью, сколько горячим участием в делах общества мог повлиять на предстоящие выборы. И вот Михаил Николаевич Муравьев делается центром, около которого группируются главные участники борьбы.