– Бедняжки совсем никуда не выходят, – сокрушается она, совершенно упуская из виду то обстоятельство, что сама вынуждена почти безвылазно сидеть дома. – Им даже до магазина не добраться, вот ведь какая беда.

На самом деле я частенько встречаю их в супермаркете «Теско», где делаю покупки для Дотти. Они вдвоем несут небольшую проволочную корзинку, а на выходе из магазина осторожно перекладывают ее содержимое в корзину из ивовых прутьев на колесах, которую тоже вдвоем катят домой. Я толкаю перед собой тележку, изучая список, составленный Дотти. Там написано:

Печенье – соседкам

Полфунта фарша – соседкам

Шесть бананов – соседкам

Маленькая буханка зернового хлеба – соседкам

– Понимаешь, им самим нипочем не справиться, – поясняет она, когда я спрашиваю, почему список такой длинный. – Старость не радость.

Мне нравится Дотти. Я люблю приходить в ее одноэтажный домик с верандой, заваривать чай на маленькой голубой кухоньке, чистить старую медь и серебро, приводить в порядок садик и отпихивать Тоссера, который норовит вцепиться мне в лодыжку.

Дотти есть что порассказать. Говорит она беспрерывно, даже когда я включаю пылесос и не слышу ни слова. Я показываю, что ничего не слышу, но, похоже, ее это не трогает, она все говорит и говорит. Она рассказывает о своем муже, о том, каким он был мерзавцем, и как она счастлива с тех пор, как он умер в 1962 году от укуса собаки.

– От укуса собаки? – изумленно переспросила я, опасливо косясь на Тоссера, когда услышала эту историю в первый раз.

– Началось заражение. Рука стала гнить. Гангрена. Уничтожила его в неделю. Врачи ничего не могли сделать. – Она пожала плечами и философски заметила: – Такова жизнь.

Она рассказывает мне о своих детях, которые уехали за границу, – сын живет в Австралии, дочь – в Штатах.

Мне жаль ее. В этой стране у нее не осталось ни одного близкого человека, кроме сестры, которая, по ее словам, «не в своем уме».

– Такова жизнь, верно? – говорит она, прихлебывая чай. – Что есть, то есть. Что толку жаловаться.

Она рассказывает, как старушки-соседки каждый понедельник приходят к ней на чай и беспрерывно жалуются.

– Что им остается? Им и правда нелегко. Пилюли от того, таблетки от этого, доктора, больницы… от них добра не жди, уж я-то знаю. Слава богу, я пока молода и здорова.

Она поднимается и с трудом ковыляет на кухню.

– Я помою посуду! – протестую я, когда она включает горячую воду.

– Нет, я сама! У тебя и так полно работы, тебе еще нужно сходить в магазин и погулять с Тоссером.

Она виновато смотрит на меня.

– Надеюсь, детка, на следующей неделе мне станет получше, и я погуляю с ним сама. Все из-за проклятой сырости в коленях. Отдохну немного, и на следующей неделе все будет нормально.

Она не в состоянии выйти на улицу уже пять лет.

– Не волнуйтесь, Дотти. Я люблю с ним гулять, – беззастенчиво вру я, пытаясь надеть ошейник на Тоссера, который норовит вцепиться мне в запястье.

– Это он играет, – говорит она и ласково похлопывает его узловатой коричневой ладонью. – Правда, мальчик?

Он обнажает зубы и угрожающе ворчит.

Славная собачка.

Два раза в неделю ее навещают девочки-старшеклассницы из ближайшей школы. Это часть их общественной работы. Однажды я видела их – одна из них забыла у Дотти свой мобильный телефон, и они зашли в среду. У обеих коротко остриженные, крашеные волосы и серьги в носу. Дотти говорит, что они славные девчушки. Они гуляют с Тоссером, заваривают для Дотти чай и спрашивают, не нужно ли ей что-нибудь. Они задают уйму вопросов о том, как жилось раньше, когда не было телевизоров.

– В школе им задали выполнить проект, – она улыбается. – Они записывают все, что я рассказываю.