С Брайлем у меня поначалу не пошло, но к концу 1-го класса я разобрался, что к чему, потихоньку начал читать и писать, а то уже в дебилые хотели переводить. В интернате были слепые и слабовидящие – нормальные и умственно-отсталые, были с ДЦП, и все мы до 5-го класса учились вместе, в 5-м нас рассортировали, получался один класс для «нормальных» слепых и один для умственно отсталых. Эти отсталые жили в интернате до шестнадцати лет, потом их направляли на предприятия общества слепых – в СССР по КЗОТу полноценно трудиться, т.е. работать полный восьмичасовой рабочий день, можно было только с шестнадцати лет. Были и такие, что полностью умственно отсталые, учиться они не могли и их направляли на работу в производственный цех. Имелся в интернате такой цех, станки разные в нем стояли, и эти полностью отсталые на них работали, доверяли им самые простые и безопасные операции, и зарабатывали они там сущие крохи – рублей 30 в месяц, не больше.

Интернатские к дебилым по-разному относились, кто-то нормально – спокойно, ну дебил и дебил, кто-то, в основном из слабовидящих, любил поиздеваться, а чего не поиздеваться. Если никто не видит – делов-то: подойти в столовой к дебилу и его же тарелку с кашей ему же на голову надеть.

Был у нас один с подглядом альбинос, т.е. с остаточным зрением, тихий, спокойный такой, беда у него была – недержание. Бывает недержание ночное – это когда по маленькому, у альбиноса недержание было по большому, и прихватить его могло, где и когда угодно: ночью в спальне, на уроке, на улице, тогда он срывался и бежал в туалет. Когда успевал добежать, когда нет, и мы это чувствовали, обоняние-то у слепых дай бог. Прозвище обидное ему дали, звали сначала «Дрисня течет», потом просто «Дрисней». Безобидный был, откликался на прозвище с улыбкой, и улыбка у него жалкая какая-то была. Травили Дрисню все и первым травить начал тот, кто конфеты шоколадные под одеялом ел, он и прозвище придумал, и издевался больше всех. В тот раз с Дрисней на уроке это приключилось, мы это по запаху поняли, учитель сказал: «Обосрамился» и отправил его в туалет. Из-за парты Дрисня вылезал медленно, осторожно и также медленно и осторожно шел по проходу, а главный обидчик его выскочил из-за парты, догнал и дал пинка под зад, чтобы всё, так сказать, равномерно и на бо́льшую территорию в штанах распределилось. Издевался он не только над Дрисней, над всеми – зрение у него было получше нашего, вот он и старался, как мог. Стравливал нас между собой, пустит слушок, что этот про того так сказал или потихоньку возьмет у одного из тумбочки что-нибудь и подложит другому, вот смотрите, крыса в классе завелась и много еще чего. Застукать его, схватить за руку мы по причине слепоты не могли, догадывались чьи это проделки, но не пойман не вор, да и связываться не сильно хотелось: не тронь – вонять не будет. А он куражился, а чего не покуражиться-то над слепыми, тем более силенок у него поболе было, чем у любого из нас. Забавлялся он так до 5-го класса. В 5-м классе перевелся к нам из другого интерната Вовка Иванов – крепкий такой парнишка, да и еще видел чуть-чуть. Тот негодяй по своей методе сразу начал над Вовкой издеваться. Номер не прошел. Тогда он решил изменить тактику, стал с дружбой подъезжать, с конфетами и снова не вышло. А потом и вовсе на пакости какой-то попался, Вовка его разоблачил, хотел бучу поднять, да только мы не сильно его поддержали, смирились уже с подлыми выходками, привыкли, а новенький нет.

Стая. Один начнет травить больного, слабого, за ним все остальные, и ты попробуй, встань один против стаи – стаи волчат. Новенький не побоялся, и случай с Дрисней был ему в помощь: учинили садисту-издевателю тому темную. Вовка Иванов организовал ее. И организовал, надо сказать, грамотно: договорился с надежными ребятами, ночью разбудил, подвел к кровати того подонка, дал команду, и мы начали…