Поначалу было много обсуждений Галиной фамилии. Всех интересовало, не родственница ли она того самого Брехта. Сева старался в дискуссиях не участвовать, так как не очень четко представлял, о ком идет речь, хотя имя это когда-то слышал. Отец без вопросов выдал ему «Жизнь Галилея», и он старательно вчитывался, пытаясь определить признаки гениальности. История оказалась нудноватая, но главное, теперь он был подкован, хотя к тому времени тему фамилии уже закрыли.

Галя говорила глуховатым и очень низким голосом, и он любил слушать этот голос, даже не вдумываясь в смысл сказанного. Она работала в каком-то маленьком журнале, писала то ли о кино, то ли о театре, и, в общем, тоже была журналисткой. Это было удивительно, так как она резко отличалась от всех, кто работал с отцом. Много Сева об этом не раздумывал, понимая, что до отца ей далеко. Мама, однажды увидев Галю, назвала ее диссиденткой и старой девой, и Сева понимал, что она не так уж далека от истины, хотя в домашних спорах всегда Галю защищал и нахваливал. Родители снисходительно улыбались. Как теперь он понимал, они совершенно точно определили, что она неопасна. Так, мелкая сошка, которая Севку расшевелила, и на том ей спасибо. Родители вообще всегда безошибочно чувствовали опасность и никогда зря не паниковали. Но зато, когда ситуация им не нравилась, реагировали мгновенно.

Еще там была Маня Вольская, его ровесница. Они тогда учились в девятом классе. Маня была из тех, кого любят все и все восхищаются. Хотя она была скорее некрасивой. Сева старался себя убедить, что на самом деле это не так, но факт оставался фактом: она была маленькой, желтовато-смуглой, с немного плоским лицом. Когда она улыбалась, глаза уплывали куда-то внутрь, и она становилась еще некрасивей, и в такие моменты Севе было неудобно, что все это видят. Внешне она старалась во всем подражать Гале: одевалась и вела себя с той же небрежностью. Только она была резче, жестче и говорила громким и хрипловатым голосом. Она Севу сразу выделила, даже опекала его поначалу. Он пришел немного позже других и первое время чувствовал себя лишним и чужим. Поговаривали, что у нее есть постоянный мальчик, но он где-то не в Москве, на заработках. Севу эти разговоры раздражали своей надуманностью и дутой таинственностью. О каком постоянстве можно говорить в их возрасте, да и о каких заработках? Он что, голодает, этот мальчик, или сирота? При этом нельзя сказать, чтобы Маня вела затворнический образ жизни. За ней часто заезжал какой-то взрослый мужик на колымаге. Говорили, что это ее дядя, у которого она живет. Маня была приезжей. Еще Сева постоянно слышал о каких-то компаниях, чаще студенческих. Но с Маней он эти темы не поднимал. При всем ее дружелюбии был барьер, через который переступать запрещалось. Он всегда это чувствовал. У них были другие темы. Все они бредили журналистикой и постоянно это декларировали друг перед другом. Они будто принадлежали к какому-то братству и обо всех остальных говорили с иронией и некоторым цинизмом, как люди, имеющие на это право. С одной стороны, Сева сомневался в этой избранности, а с другой, очень хотелось быть таким же. Его никто и не отделял, и он изо всех сил старался поверить, что он действительно такой же, но что-то мешало.

В тот день обсуждали романы-репортажи Экзюпери. Говорили об их необычном языке, о его суперестественности, которая даже затрудняет перевод. В основном говорила Галя. Она принесла книгу на французском: репортажи и комментарии к ним. Все сидели кружком, и книга переходила из рук в руки. Было очень тихо, только звучал глухой и монотонный голос Гали. Она рассказывала о том, что читала в оригинале и что не было переведено на русский язык. Потом обсуждали принципиальные отличия жанра репортажа, ту стилистику, которой нет и не может быть в «Маленьком принце». Она всегда говорила с ними на равных, как с профессионалами.