– Я быстро рисую. А ваши сатрапы в белых халатах выключают свет после отбоя, так что чертить ночью я бы точно не смогла.

Он продолжил перебирать листки.

– Вы где-то учились рисунку?

Я помотала головой.

– Тогда у вас явно талант. Подумайте о карьере художника. Я серьезно. Все сцены очень выразительны, да и манера рисования очень необычна. Я нигде не встречал такого стиля. Удивительное сочетание импрессионизма и очень реалистичного изображения людей. Что-то есть от Моне, но у вас точно есть ярко выраженная индивидуальная техника.

– Вы дали мне карандаши чтобы оценить художественные навыки? – ехидно спросила я.

Все его комплименты у меня в одно ухо влетели, из другого вылетели. Рисовала то не я, а тот, кто водил моей рукой. Еще лежа в кровати в палате, я пыталась покопаться в памяти и вспомнить кто из красных королев, чьи жизни я теперь помнила так хорошо, что не могла найти в этой массе свою собственную, брал уроки живописи или рисунка. Нет не было таких. Более того, все в школе на уроках ИЗО малевали по бумаге как курица лапой. Так что я была без понятия что за личность теперь периодически управляет моим телом.

Я уже поняла, как этому сопротивляться – если я напрягалась, то могла перехватить управление у таинственного гостя в моей голове – но не знала стоит ли. Если же я, наоборот, расслаблялась и как бы выключала конечность или даже все тело, то этот неизвестный мог действовать вместо меня.

– Нет. Просто я не смог удержаться. Когда видишь хорошую картину, грех не похвалить. Но результат превосходный. Вот, смотрите, – он разложил передо мной рисунки, включая самый первый, в графике, нарисованный при нем, – Ничего общего не видите?

– Все нарисованы карандашами, – фыркнула я.

Врач внимательно на меня смотрел, ожидая другого ответа.

– Я не понимаю, чего вы хотите. На всех картинах я главный герой. Я изображала сцены из своей памяти, – вспылила я.

– Нет, не верно. Если бы вы рисовали просто воспоминания, то показывали бы события своими глазами, но вы нарисовали их со стороны. Как будто были зрителем, наблюдавшим за самой собой, – терпеливо сказал он.

– И что? Это тревожный знак для психиатра?

– Не без этого. Но я сейчас веду к другому. Кто этот ваш зритель?

– В смысле?

– Все картины сделаны с точки зрения одного и того же человека. Вот этого, – от ткнул в темный размытый силуэт на переднем фоне моего первого рисунка простым карандашом. – И вот он же тут, и тут, и тут, – он продолжил тыкать пальцем в остальные рисунки. Внизу каждой была не прорисованная темная фигура.

Я действительно раньше не замечала его или не обращала внимания. На всех сценах присутствовали зрители на переднем фоне, но эту фигуру я сознательно не выделяла.

– Смотрите, вы даже специально не прорисовываете его. Он всегда размыт. Темное пятно. Намек на человека. Потому что вы боитесь его, или вам больно думать о нем, – продолжил настаивать врач.

– Ну это же просто импрессионизм. Концентрация на главном, а фон обобщается. Центральные действующие лица изображены максимально реально, а зрители просто пятнами. То, что для контраста я ввожу темную фигуру – не более, чем художественный прием! – непонятно почему, но я разозлилась.

– Нет. Эта фигура всегда в центре. Вы рисуете ее глазами. Думаете о том, как этот человек воспринял бы то, что происходит с вами. Причем везде у вас изображено что-то значительное и даже трагическое, касающееся непосредственно вас. Смерть, триумф, коронация, казнь. Словно вы все это демонстрируете данному таинственному зрителю, чье мнение для вас чрезвычайно важно. Именно его или ее вы вытесняете из своего сознания. Вам настолько больно думать о нем, что вы изображаете его просто как тьму. Все остальные зрители обобщены, но остаются людьми, а тут просто размытая тень. Это тот, кого вы боитесь. Тот, кого вы теряли в своих перемещениях и приключениях, и переживали из-за этого так сильно, что теперь стараетесь вытеснить эти травмирующие воспоминания. Кто эта тень?