Мне было два года. А в следующий раз это была игра в индейцев. На пороге появился задумчивый Саша, приехавший на ту самую дачу, на которой я какое-то время жил у родственников моего любимого отчима. Задумчивый Саша, его сын, показал мне, как нарезаются трубки из купыря. Из них можно было плеваться горохом. Уже когда мне было за тридцать пять в Москве, я стал обращать внимание на какие-то совершенно дурацкие детали жизни и памяти. Очевидно, это тоже была игра.

Например, я обращал внимание на то, какой алкогольный напиток, в каких количествах и из каких бокалов я пью. И еще на особенности женских фигур: либо на размер бедер, либо на ширину плечей, либо на длину и форму ног. Но я только позже стал стараться жить, чтобы жизнь казалась местом для света, а, вернее, это началось с того момента, как я встретил тебя.

Мусорная машина подъезжала всегда по утрам и всегда так незаметно. Они всегда так делают, эти мусорные машины. Жена не сходила с ума и не лезла на стены, нет. Она ведь рожала уже второй раз, и это не то что первые роды, когда вокруг люди или какая-нибудь неуютная квартира с окнами на канал, а мужу вчера исполнилось восемнадцать лет и вообще кругом 90-е.

Нет, это был уже миллениум. Год миллениума, двухтысячный год. И вокруг была парижская область, вокруг был огромный частный сад. В этот день природа ничего не предвещала, они поехали в гости к одной русской семье из Новосибирска. Глава семьи, Володя Векслер, работал здесь биологом. Вполне нормальная, обыкновенная семья из Новосибирска. Выпивали на природе, потом играли в футбол, он тоже играл, путался в ногах у других, как полузащитник. А, может, и как центральный нападающий, в этом он так и не разобрался, его отношения с футболом еще со времен школы были очень малопонятны и натянуты. Да плохо он всегда играл! И футбол всегда казался ему толкотней. Еще он залезал на деревья в небольшом светлом лесу, висел на ветке. У жены огромный был живот, крайний срок, и его это радовало.

Потом они приехали в этот домик, который он снимал за свои учительские деньги – правильно ставим руку, плавнее легато, пятый палец, а не четвертый… Ах да, я забыл сказать: он почему-то радостно себя чувствовал весь тот вечер в кругу новоиспеченных знакомых где-то в Val Fleury, и потому-то и залезал на это дерево, с которого что-то бурно вещал, не думая, что при этом похож на обезьяну: «Друзья, в этот вечер я готов вам сказать, что все получилось!»

Домик был в глубине сада, на территории небольшой усадьбы с большим трехэтажным домом во главе, и стоял он возле двух довольно хлипких сараев. Впрочем, часть одного сарая была переоборудована в квартиру из одной комнаты, которую хозяева сдавали. Хозяева, двое людей пенсионного возраста, жили в гражданском браке. Скрывали от всех официальных и прежде всего налоговых органов факт сдачи жилья, а параллельно с этим для повышения цены съемщикам врали, что сдают им непосредственно сохранившийся охотничий домик времен короля Людовика XIII и что, собственно, эти сараи тоже имеют к нему отношение, являясь вроде как конюшней. Дальше шло вранье, что во время охоты на кроликов низинных земель сюда на скупой ужин заезжал то и дело сам Людовик, только без мушкетеров. Поэтому и улица называлась по имени этих земель – rue des Garennes. Гражданский муж хозяйки Паскаль де Что-то Там сильно попивал, и его вранье было еще более замысловатым, чем ее историческая чушь.

Как-то, гуляя с ним на острове импрессионистов, где бывали импрессионисты и Мопассан, он плел ему в духе мопассановских рассказов, что окончил пажескую школу Saint-Cyr, а потом, уже капитально покачиваясь, громко шептал на всю улицу, что его любимая Франсуаза прячет от всех в чулке миллионы…