Из-за спины мамы распахнутые глаза Алексея пялятся в зияющую рану здания. Дымящееся, густо-серое, в языках пламени и шипах арматуры, жерло и в нём голубыми каплями ширится небо. Приглядевшись, Алексей в самой ране замечает лоскуты одежды. На пруте из стены – что-то похожее на руку в рукаве. В обломках разрушенных номеров – то ли живот, то ли ягодицы в чёрных разводах. Как парик, брошенный в строительную крошку, – волосы. На бетонных глыбах – бордовые нити. Все эти машинально выхваченные ошмётки вызывают в Алексее невероятной силы недоумение. Почти открытие. В бреши здания он не видит в них ничего, кроме мусора. Так же он различает горящий абажур, и дверцу от тумбочки, и развороченный стенной шкаф, – и весь этот хлам ужасающим образом не отличается от человеческих останков. Только жерло пробоины! Только чудовищных размеров рана вызывает в нём трепет.

В подтверждение этого странного чувства Алексей слышит глухой скрежет деформирующейся панели. Всё горизонтальное перекрытие, частью образующее балкон, медленно наклоняется. Крики людей стоят звоном в ушах, но равномерный стон кренящейся плиты обволакивает всё. Рушатся перила, люди кружевными каплями срываются вниз.

Мама хватает Алексея за руку и тащит к балкону.

– Скорее, сынок, скорее! Прыгай! Не бойся!

– А я и не боюсь, – говорит Алексей и через секунду оказывается на газоне. Его высокая, пожилая мама тяжело плюхается рядом с ним. Они вливаются в толпу у ворот. В одну сторону – туристы с вещами, в другую – абхазы с оружием. Бойцы перелезают ограды, ныряют в сад под дымящимся пансионатом. Где-то рядом – автоматные очереди. Прежде, чем Алексея вталкивают в машину, он оборачивается.

Вчера ещё смешное, здание пансионата выглядит страшно. Из раны в виске – витой рог дыма. Слюной с опухших губ – полуголые люди. Оно сплёвывает их со всех сторон. Глотает и переваривает. С гулким стоном. Словно опомнившись от боли, извергает из себя шлаки. Огромное, раненое тело, извалявшееся в людях.

Даже в машине, пока не остаются видны лишь кроны эвкалиптов и черные хлопья дыма, Алексей не сводит с пансионата глаз.

* * *

Через сутки на площадь Курского вокзала Алексей выходит преображённый.

В четырнадцатилетнем возрасте его нервные вопрошающие глаза психа становятся дерзкими и ледяными. По-свойски, с новым уважением, они скользят по сталинкам, окаймляющим площадь. Людей у подъездов, у магазинов, мельтешащих перед глазами, Алексей не видит.

– Ох, Алешка, мы с тобой как беженцы какие! – восклицает мама, вздыхая и осматриваясь. – Устала я! Вот здесь люди же живут! Смотри, – прямо в центре, метро рядом, а нам с тобой еще пилить и пилить.

– Никто там не живёт, ма, – Алексей насмешливо переводит взгляд на окна.

– Как это? Да нет, это же жилые дома. Живут, конечно же. Шумно, правда. Зато, знаешь, какие там потолки высокие!

– Ну-у-у. – сын морщится. – Живут вроде бы как. Но это случайность. На самом деле там никого нет.

Мама ставит на асфальт чемодан, смеётся и трепет Алексея по голове.

– А! В смысле там никого, никого, никого нет?

Алексей смотрит на крыши и мечтательно улыбается.

– Да. Там никого нет.

Коротко расскажу об обстоятельствах моего появления в больнице. Был период, когда я впадал в долгие запои. Протекали они в скандальной атмосфере, с битьём посуды, выбрасыванием из окна бытовой техники, прочими безобразиями и заканчивались в разных угодьях и частных клиниках, под неадекватно дорогими капельницами. Это до поры до времени. Однажды я допился до суицидальной попытки и очутился в совершено обыкновенной больнице, в отделении психосоматики и мои женщины, мои неизменные няньки, мама и жена, ничего не предпринимали, чтобы меня оттуда достать. Со мной конечно, пробовали разговаривать, я имею ввиду врачей, приходил психиатр, надо было решать, что же со мной делать, но я не шёл на контакт. Все их прозрения на мой счёт я проигнорировал. Они отстали, перевели мою весьма разумную с виду персону в разряд заурядных психов и, подлечив мои раны, преспокойненько отправили в психушку, как это и принято делать в случае суицида. Таким образом, одним весенним утром я и проснулся в этой самой психиатрической больнице. Вернее, был разбужен церковными песнопениями, так как на соседней койке кто-то молился…