– Леша! Лёша! Ты дома?

Мама, в плаще и сапогах, – напротив дивана. Смотрит, как её сын сидит за ковром.

– Леша, Леша, очнись. Вундеркинд ты наш. Что там опять?

– Там, мама, что- то есть, – Алексей выныривает из-под ковра уже в образе саванта математика..

– Неужели?! А помнишь, ты маленький всё говорил, – там никого, никого, никого нет!

Мама насмешливо делает круглые глаза.

– Трещина там, ма. Дом в аварийном состоянии. А тебе всё хиханьки.

– Что у тебя в школе, дурында?

– Всё как обычно – я гений…

– Ты пойдешь со мной к тёте Лене?

Алексей нехотя соглашается. У подружки мамы его ждёт скучное времяпрепровождение с Геной, сыном тёти Лены, ровесником и, вроде бы как считается, – его другом. Они выходят на улицу, Алексей задирает голову. Скользит по высотным углам своего дома. Клетчатые поверхности под пасмурным небом видятся ему лбами. Угрюмыми, высокими красными лбами во все стороны.

От железнодорожной станции Слободка через дорогу – дом серии 1605 – АМ/12. Новорожденные панели в простынях. Двенадцать этажей насмешливых глаз.

В трёхкомнатной квартире на пятом этаже, похожая парочка – тётя Лена и её восьмилетний сын Гена. Серванты, ковры, журнальные столики и люстра с искрящимися висюльками. Притягательно белые предплечья и благоухание чужой мамы. Алексей с любопытством считает комнаты, косится на странный телевизор без ножек и стеснительно подгибает пальцами ног растянувшиеся носки.

Детей отправляют в комнату. Гена – смуглый, язвительный – показывает игру: пластмассовая машинка на вращающемся шоссе. Но Алексей подавляет в себе интерес – Ерунда! Металл, магнит. Всё же просто. Тем не менее Гена, высунув язык, жужжит моторчиком.

Вдруг Алексей в ужасе замирает посередине комнаты. Под ногами вибрирует пол, за шторами дребезжат стёкла, и Алексей простирает руки в стороны, словно пытается ухватиться за воздух.

– Что это? Что это? Слышишь? Дом.

Гена высокомерно хихикает.

– Ну ты даёшь! Ботаник. Обоссался? У нас же железка рядом. Чух – чух. Четырёхвагонка. Дом трясёт.

– Как это трясет? Дом прямо?!!

Алексей подбегает к окну. Уже темно. Мокрые машины на мокром асфальте и за ними пустые серые перроны под тусклыми фонарями. Электричка ушла. Алексей припадает к косяку, держится за подоконник, переходит от стены к стене. Следующую так и не дожидается.

Оставшийся вечер и всю дорогу Алексей не произносит ни слова.

Чужой вибрирующий дом производит на него такое впечатление, что на подступах к собственному он втягивает голову в плечи. В подъезде старается быть подальше от стен.

Ему страшно. И гадко. Как будто он находится в чьём-то гигантском желудке. А когда дрожь двенадцатиэтажного дома всплывает в памяти, трудно дышать.

Мама трогает его лоб. Сетует на его бледность. Укладывает спать. Алексей отползает на край дивана, подальше от трещины. Из неё шквальный ветер и оглушающий свист. Гаснет свет. Стены деформируются, поворачиваются, складываются как доминошки. Потолок опускается и давит на лицо. Алексею кажется, что губы его плющатся о штукатурку, лёгкие наполняются строительной крошкой, в суставах, от невозможности пошевелиться, страх. Или боль. Кирпичная коробка переваривает пищу. То ли во сне, то ли в полудрёме Алексей кричит.

– Доооооом! Мамааааа! Дооооооом! Бежииииим!

* * *

Алексею четырнадцать лет.

Нескладный худой подросток в очках, в шапке белых волос и с жёсткой взыскательностью на лице. Он последовательно выигрывает математические олимпиады – школьную, городскую, общероссийскую. Параллельно – забирается во все чердаки и подвалы окрестных домов. Мама считает, что он болен клаустрофобией. Исключительно потому, что Алексей бледнеет в замкнутых пространствах. Она не замечает, что происходит это только в жилых зданиях, и не знает о том, что её сын предпринимает вылазки по техническим помещениям, совершенно невозможные для человека с такой фобией.