Источник новостей – неподалеку, на холме. Три кавказца воздевают мобильники к небу и благоговейно ловят сеть.

– Мы, нацмены, рыбу не любим, – говорит одноглазый улыбчивый даргинец. – Русские ее три раза в день готовы жевать, а я всю продаю. Меня сюда колхоз пригласил лет тридцать назад. Овец и коз пасти. Сейчас это опасно. С той стороны острова бомбодром. Как начинают палить, земля трясется. Снаряды всюду падают…

Еще недавно отары паслись возле села. Животные съели и вытоптали траву, на дома полез песок. Теперь по дорожкам бродит только скот самих сельчан. Коз охраняет молчаливая кавказская овчарка. Не лает, даже не щерится. Просто подходит – и этого достаточно. Большие стада отвели дальше, к незарегистрированным кошарам. Те для армейского начальства не существуют. Корабли бьют по мишеням, промахиваются – и рядом ложатся шальные снаряды. Канонада стихает – и люди опять радуются жизни. До следующего обстрела.

– Видишь, какие мы жирные? – даргинец хлопает себя по барабанному пузу. – Значит, сытые! Кони есть, бараны есть. На рыбалку времени хватает. Что еще человеку нужно?

Моряна – юго-восточный ветер – крепнет, вздымает барашки. Байда постукивает на волнах, иногда падая с грохотом, словно на твердый пол. Под защитой длинной Уч-Косы идется легко, а вот в открытом море уже опасно. Но смельчаки находятся: рыбы там больше, а непрошеных гостей меньше. Некоторые даже отправляются за триста километров в богатые осетрами казахские воды, где лодки порой топят пограничники.

Корму захлестывают теплые, почти пресные брызги. Моряки стоят у приборной панели, следят за направлением по GPS. Свои сетки помечены точками. Чужие лучше не трогать – за такое могут и убить. Нательные кресты тускло блестят, словно солдатские медальоны.

– Не пережимай. Мотор сдохнет – будешь болтаться, как Конюхов в кругосветке.

Кромка берега с лодками и мотоциклами сжалась в темную полосу, но маяк еще высится над горизонтом. Каждый вечер смотритель – остроносый Леха в кумачовых шортах – включает на нем фонарь. Зачем это нужно в эпоху спутниковой навигации, он лишь предполагает:

– Жахнут враги специальной ракетой – и прощай, ГЛОНАСС. Тогда мы и понадобимся.

Шелестит по песку дряхлый советский мотоцикл. Звякает ржавая кровать, подвешенная вместо гамака. Кажется, случись и вправду атомная война – вся страна станет похожей на остров Чечень. Только без черной икры.

– Недавно приезжал ремонтировать маяк длинноволосый парень. Хиппи, наверное. Встал на берегу с удочкой, в одних шортах. Плывут нацмены, смотрят издалека – ух ты, русская баба без лифчика! Подплывают, видят, что ошиблись. Салам алейкум кричат. Пацан надивиться не мог, какой здесь народ вежливый. Мы его прозвали каспийской русалкой.

Уютно урчит дизель, молчаливая жена накрывает на стол. На груди у Лехи – незаконченная татуировка, портрет девушки в пилотке со звездой. Тень маяка густеет, подбирается ближе.

– Здесь, на острове, все смешалось. Родственница недавно за нацмена вышла. Я сперва удивился, а потом смотрю – вылитый мой брат, только черный. Как родился сын, отец его обрезал, а бабушка крестила.

Мать Лехи стучит клюкой, привлекая внимание. Она было уехала в Каспийск, но после смерти отца он вернул ее обратно, поближе к себе. Одна беда – зимой, когда море схватывают льды, о врачах можно забыть. Байда на большую землю не пройдет, а вертолеты сюда не летают – дорого. Простой аппендицит грозит смертью. И все равно многие старики, давно порвавшие с морем, возвращаются на остров.

– В молодости хотел покинуть Чечень. Тянуло на подвиги. Тогда смотрителем маяка был отец. «Дурак! – сказал он. – Какая тебе новая жизнь? Посмотри – все разваливается. Сиди здесь и держись за верный кусок». Так и сижу. Тогда его не понимал, а теперь счастлив, что послушался. Пенсия скоро, квартиру в городе дали, а все равно, пока последняя собака не сдохнет и здоровье позволяет, никуда не уеду.