Вы не понаслышке знаете московский и питерский балет. Сейчас вы пытаетесь развить это искусство на Кавказе. Насколько вам удалось продвинуться?

До московского уровня нам еще далеко, но надо учитывать местную ментальность. Ребята в балет идут тяжело. А когда девушки выходят замуж, их на такую работу не пускают мужья. Повсюду сложности, нюансы. Вначале они стеснялись даже за руки браться. Я тогда работал с артистами ансамбля «Лезгинка». Один парень ко мне подошел и показывает на девушку: она танцевать не будет! Почему? Это моя невеста. А я в ответ: с тобой она может быть в паре? Он с радостью согласился.

Постоянно приходилось объяснять, что это не плотское желание, а искусство. Дуэт – тот же разговор. Взять партнершу за руку, поднять – все равно что сказать: «Дорогая моя, я тебя люблю и превозношу до небес». В этом нет ничего постыдного. Мы много спорили в труппе. С танцорами надо общаться, в общении мы растем.

Да, слово «балет» странно звучит в лексиконе народов Кавказа. Но взгляните на борцов вольного стиля. У них же спина обнаженная. Оштрафованного спортсмена ставят на колени, а другой сзади садится. Насколько интересней обнять за талию девушку! Где человек больше чувствует себя мужчиной? Они в шоке были, когда это осознали!

Во время уроков в колледже я и по спине, и по пятой точке запросто могу ударить. Это такая игра. Я говорю им: если вы втягиваете все, что нужно, работаем бесконтактно, а иначе я луплю, хоть и не сильно. Они соглашаются, им это интересно. Будь я в Перми, я бы иначе преподавал. На Урале учеников с детства тренируют, там от меня требовалось только показывать движения и вытаскивать эмоции. Здесь же все наоборот – эмоций в избытке, но не хватает школы и природных данных. Поэтому я сторонник индивидуальных решений.

В советские времена всюду насаждали одинаковые театры оперы и балета, одни и те же постановки делали. В Москве и Ленинграде уровень артистов был высок, там «Лебединое озеро» смотрелось. А на периферии то же самое выглядело жалко. Сейчас мы свободны – можно босиком на сцену выйти, в брюках, пиджаках. Чтобы танцевать классику, надо иметь идеальное тело, а для современной пластики достаточно и средних данных. Было бы нутро богатое. Теперь мы танцуем «Гамлета», «Ромео и Джульетту». Только костюмы делаем не совсем стандартные. Это логично – прототипы героев Шекспира тоже не ходили в трико. Просто на сцене танцоров старались обтянуть, чтобы фактура была видна.

Как вы попали в Дагестан?

Я перетанцевал во многих театрах: в Кишиневе, в Баку, во Владикавказе. На Урале был ведущим солистом «Балета Евгения Панфилова», затем организовал свой коллектив, Пермский театр камерного балета. У меня уже открывался музыкальный театр в Ростове, но тут Басаев со своими киборгами в Дагестан залез, началась Вторая Чеченская война. Тогда министр культуры Ростовской области отказался от моего приезда. Потому что я – ингуш. Я удивился: добро бы меня в драмтеатр приглашали, там хоть проповедовать можно. А какая связь между ваххабизмом и балетом? Вернулся в Ингушетию. Поработал, стал министром культуры. Но потом пришло новое руководство республики, все правительство отправилось в отставку, и остался я у разбитого корыта.

Тогда готовились к восьмидесятилетию Расула Гамзатова, и меня пригласили в Махачкалу поставить балет «Горянка». Его приняли на ура. Сам Гамзатов сказал: «В Мариинке этот балет был хорошим, но слишком европейским, рафинированным. Здесь же он – кавказский, соответствующий нашему характеру». Потом меня звали на разные проекты. Наконец, после постановки «Имама Шамиля» Мурада Кажлаева руководство республики пригласило меня переехать с семьей в Дагестан, создать здесь балетную труппу.