– Век артиста тяжел и короток. Двадцать, в лучшем случае двадцать пять лет, – сокрушается художественный руководитель ансамбля Зулумхан Хангереев. – Каждый день пять часов прыгаешь. На коленях накладки, но все равно суставы страдают. Отдышаться толком некогда. Две-три минуты на переодевание – и новый танец. Люди думают – танцуешь, кайфуешь, деньги получаешь, весь мир видел. Завидуют гастролям. Мы в Австралии дали за три месяца сто десять концертов. Спозаранку грузишься в автобус – и километров пятьсот до следующего города. Там перед выступлением, если успевали, сами еду готовили. А если нет – чай, разминка, подготовка и на сцену. В одиннадцать вечера селимся в мотеле, в пять утра – снова в путь. Когда я закончил танцевать, у меня были проблемы и с ногами, и с позвоночником. Кто не предан профессии, не выдерживает и уходит. Остаются лишь влюбленные в искусство.

Перед ансамблем стояла сложная задача – выбрать ярчайшие элементы танцев народов Дагестана, но сохранить взаимосвязь между ними, чтобы лезгинка не превращалась в набор трюков. Самые успешные танцы казались изначально народными и уходили со сцены в народ. А вот эксперименты со злободневными сюжетами часто заканчивались провалом. И немудрено: трудно представить красивый танец, посвященный кукурузоводам или охране складов. Любое новшество вызывало противоречивую реакцию. Одни критики ругали «Лезгинку» за склонность к трюкачеству, другие возражали, что цирковое искусство пронизывает всю культуру дагестанцев, обожающих ряженых и канатных плясунов. Газета «Ле Паризьен» восторженно писала о «прыжках и неправдоподобных вращениях, которые исполняются в ошеломляющих позициях». В то же время английский этнограф Роберт Ченсинер критиковал преувеличение и без того блестящих движений и форсирование темпа, нарушавшее традиционный ритм. Именитым ансамблям он предпочитал выступления детских коллективов. Но строже всего родной танец оценивают сами дагестанцы. Дотошные махачкалинские зрители ревностно всматриваются в мельчайшие детали костюма и спорят до хрипоты, уместно ли танцевать в бурках из плюша, а не из традиционного войлока. Поэтому Зулумхан Хангереев признается, что тяжелее всего ему давать концерты на родине. Зато если там новый танец принимают, значит, он в любой стране пойдет на ура.

Игорь Моисеев говорил, что танец – автопортрет народа. Неудивительно, что многочисленные кавказские лезгинки повторили судьбу своих наций. После веков изолированной жизни в горах они спустились на равнину, зачастили в банкетные залы и смешались между собой. Одни освоились в городском ритме, другие получили блестящее образование и ушли в академизм, заплатив за это отрывом от корней. И все равно на сельских праздниках гремят свои, родные танцы, и вручаются фантики, и запрет на прикосновения лишь разжигает страсть. Ничего, что на смену зурне пришли синтезаторы, а то и умца-умца из багажника «Приоры». Не беда, что гуляния в аулах все больше похожи на дискотеку, и даже почтенные старейшины не брезгуют медляками. Оставим неизменное кунсткамерам. Все живое развивается, и сейчас, в XXI веке, лезгинка продолжает жить. Ведь пока нация сознает себя, она выражает это в движении.

Дюжий дагестанец в куртке с эмблемой борцовского клуба, шортах и кроссовках танцевал вальс с хрупкой балериной. Стайка девушек репетировала прыжки, неподалеку щебетала парочка влюбленных (оказавшихся на поверку мужем и женой), а парень в углу то делал стойку на голове, то принимался крутить фигуры брейк-данса.

Центром этого пестрого вихря был сам балетмейстер. Он не мог и минуты усидеть на стуле, словно тот был утыкан иголками. Юношам Муса Оздоев показывал мужские партии, девушек собственным примером учил элегантно запрокидывать голову, а тех, кто неправильно держал осанку, щедро награждал шлепками, не различая возраста и пола. Зрелище, обычное в Нью-Йорке или Москве, но непредставимое в сердце одной из мусульманских республик Кавказа. И это не вызывало ни малейшего протеста! Пускай местным танцорам далеко до Лопаткиной и Цискаридзе, но махачкалинский балет преображает жизни и распахивает новые горизонты не меньше, чем его титулованные собратья. Не это ли отличает подлинное искусство от подделки?