Она говорила недолго, но очень емко. С Глебом Ивановичем, по её признанию, она была знакома мало, но знала его хорошо. Она опровергла слухи, что Успенский был на ее суде. Но по окончании судебного заседания, когда ее, приговоренную к смертной казни, уводили из зала, ей в руку сунули записку. «Как я Вам завидую, – было написано в ней. – Глеб Успенский».

– Кому же он завидовал? – тихо спросила Вера Николаевна. – Человеку, осужденному на повешение, человеку, который, в лучшем случае, мог надеяться на пожизненное заключение. Вероятно, уж очень настрадался Глеб Иванович от своего внутреннего разлада, от дисгармонии, мучившей его и вокруг него, и в нем самом…

Не привираю: меня прошиб озноб…

Я думаю, он и свою Бяшечку ревновал к ее окружению, у которого от нее не было тайн и которой полностью доверяла Вера Николаевна Фигнер. В ней, в Александре Васильевне, Глеб мог видеть ту же надежность, ту же целеустремленность, которых не хватало ему самому…

На квартире Успенских – опять в отсутствие Глеба – боевики собирались и под Новый 1881 год.

Все сидели в большой угловой комнате у стола. В соседней комнате Александра Васильевна готовила чай, то и дело отправляя Ивана Успенского в булочную, в лавку или в колбасную. На самом деле целью этих «походов» было наблюдение за входящими в дом и выходящими из него, обход и осмотр переулков и улиц: там могли оказаться сыщики.

Я не думаю, что встречи эти проходили по инициативе Александры Васильевны и что она сознательно разделяла доктрину террористов. В этом случае просто-напросто срабатывали механизм порядочности и желание быть полезной мужу во всех его делах. Она, между прочим, бывала с мужем и на некоторых других сходках народников-революционеров.

Сведения о том, о чем шла в этот раз речь на квартире Успенских, скупы. Но поскольку эта сходка была незадолго до первомартовских событий, можно предполагать, что разрабатывались детали операции, связанной с цареубийством. Но замыслы народовольцев были гораздо шире. Помимо насильственного устранения царя, они поднимали вопрос о возможности вооруженного восстания. Члены Исполнительного комитета собирали об этом сведения из Москвы и тех провинций, в которых были народовольческие группы, о том, достаточно ли окрепла и расширилась организация партии и таково ли настроение широких кругов в разных местностях, чтобы при поддержке сочувствующих слоев общества предпринять вооруженное выступление против правительства.

Вести из провинции для Исполнительного комитета «Народной воли» были малоутешительными. Силы революционеров и сочувствовавших им оказались незначительными для того, чтобы уличные выступления могли носить серьезный характер. Тем не менее вопрос этот выносился на обсуждение.

Мог обсуждаться на этой сходке и заранее подготовленный другой документ народовольцев, получивший окончательное оформление (при участии Михайловского) после первомартовских событий 1881 года. Речь идет о письме Исполнительного комитета к Александру Третьему, которое стало своеобразным ультиматумом революционеров правительству и свидетельствовало в условиях полицейских погромов о том, что они исключали собственную капитуляцию.

«Ваше величество! – обращался Исполнительный комитет к Александру Третьему. – Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека, – это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями.