Питались хорошо, прибыли в весе до восьми килограмм, занимались спортом, загорали. Наши мышцы стали упругими, а кожа превратилась в цвет меди. Мы возмужали»…

Когда вглядываешься в портреты Федора Абрамова того времени, невольно вспоминаешь героев «Молодой гвардии» Александра Фадеева.

Такой же максимализм, такая же бескомпромиссность, такая же отвага солдат Страны Советов.

Даже внешний вид и то – солдатский. Лучшим ученикам Карпогорской школы шили тогда в мастерской гимнастерки, и все они с гордостью носили эту форму…

Суровыми и целомудренными были и отношения молодых людей между собою.

«Когда он учился в 9‐м классе, а я в 8‐м, он написал мне небольшое письмо и предлагал дружить с ним, – вспоминает о Федоре Абрамове М. Москвина. – Он знал, что я вышиваю, и попросил, чтобы я что-нибудь вышила ему. Я вышила носовой платок. Думаю, что этот маленький эпизод связан в романе с платком Михаила Пряслина»[37].

Впрочем, парнем Федор Абрамов был видным, и были в школе у него и другие увлечения, и даже настоящая любовь, но тоже, такая же чистая и целомудренная…

Об этой первой своей любви Абрамов напишет, приехав в августе 1958 года в Карпогоры, настоящее стихотворение в прозе…

«Там, где мы встречались с Ниной, несколько сосенок.

Леса и в помине нет. Кузницы тоже. Пролегла новая улица с домами по обе стороны. Тропинка, еле заметная раньше, превратилась в широкую проезжую дорогу – глубокие колеи грузовиков, трактора. Штабеля леса для новых построек.

Ну, где тут место для свиданий? Нет места для белого платья, для матроски.

Вот так и у других.

Топчут люди землю, и не знают, сколько на ней было радости, слез, горя.

И может быть оттого-то и мила нам земля, что она насквозь пропитана людскими слезами радости и печали. Тем более дорога земля, на которой прошла твоя юность…

Лес вырублен на дрова, которые осиротело лежат в поленнице. Так же вырублена и моя любовь – единственная, незабываемая.

Шумят сосны, но не мелькнет больше моя голубая матроска.

Нина, Нина! Вспоминаешь ли ты когда-нибудь нашу любовь? Или только я навсегда спеленан ею?

Хотел пройти на горочки старой дорогой, что идет от беляевского дома. Нет дороги – распахано. На горках едва не запутался в кустах татарника-молочая.

Ну, куда ты бредешь в прошлое? Нет возврата к прошлому»[38]…

В школьные годы таких стихотворений Федор Абрамов не писал.

Совершенно другую любовь воспевал он тогда:

Любопытно проследить в этом стихотворении, опубликованном 4 марта 1937 года газетой «Лесной фронт», развитие образов «красной могилы». Сияние своего солнца – красной могилы, осененной приспущенными знаменами, обретает в стихотворении конкретную личностную наполненность:

Через двадцать лет, 15 мая 1956 года, обдумывая самоубийство Александра Фадеева, Федор Абрамов запишет в «Дневнике»: «Но хорошо и то, что верх взяла правда, вернее, полуправда. Ведь было же время, когда об Орджоникидзе, покончившем самоубийством, писали, что он умер в результате болезни сердца. Подписи врачей – все по форме. И видный государственный деятель, хорошо зная, что в гробу лежит человек с пробитым черепом, с глубокой скорбью рассказывает о продолжительной сердечной болезни дорогого товарища Орджоникидзе».

Интонационная неуверенность как бы размывает тут смысловую очевидность, и то, что легко постигается умом, не может быть принято сердцем.

Абрамов конца пятидесятых, как литературовед достаточно высокого класса, понимает, что истинная, не подвластная течению времени мифология, не может базироваться ни на откровенном обмане, ни на полуправде, которой пытаются замаскировать этот обман.