Очнулся он, почувствовав тряску. Его трясло и кидало, голова нещадно билась об дощатый настил. С трудом разлепив тяжелые веки, он попытался оглядеться. Все что он увидел – это большой трясущийся деревянный ящик, внутри которого он находился. Это открытие не испугало и не удивило его, сейчас ничто не могло напугать его, у него не был сил даже на это. Прикрыв глаза он снова впал в забытье. А ящик все ехал и ехал, увозя его все дальше и дальше, от всех тех, кто любил его.

Олег, приехавший рано утром искать Коротая вместе со своим другом и собакой, работавшей по следу, так и не нашел его. Собака вывела их на то место, где Коротай провел ночь, уверенно провела их за собой по дну длинной, заросшей кустарником канавы, и выйдя из нее, беспомощно и бестолково закружилась на том месте, где потеряла след.

Олег был сильно расстроен, но все таки теперь он знал, что его Коротай жив, а значит оставалась надежда найти его. С тем он и вернулся к осиротевшему вдруг Сокрушаю.

А Коротай, трясясь в кузове машины, увозившей его все дальше и дальше, находился в полном забытьи.

Шло время. Коротай изредка приходил в сознание. Виденное им в эти редкие минуты, не задерживалось у него в голове. Пока что он не видел различия между сном и явью. Все было для него в тумане, и не вызывало никакого отклика. Но все, в конце концов, проходит.

Постепенно его здоровый крепкий организм брал свое и все чаще и чаще действительность врывалась в его полусон-полуявь. Он слышал голоса, то тихие, то громкие. Голосов было несколько, но знакомых среди них не было. Чаще всего он слышал один, особенно громкий. И этот голос ему не нравился, было в нем что-то отчего его сердце тревожно билось, он чувствовал своим обострившимся вдруг звериным инстинктом. что ничего хорошего этот голос принести ему не может. Часто в этом голосе он слышал угрозу и гнев.

Этому голосу иногда вторил другой, не такой громкий и почти всегда он переходил в плач. Были и другие голоса, но Коротай инстинктивно чувствовал, что именно от этих двух голосов зависел он сам и это тревожило его.

Иногда сквозь забытье он чувствовал прикосновение чьей-то руки. Это прикосновение было очень легким, несмелым и рука была непривычно маленькая.

Раньше он не терпел прикосновение чужих рук. Только хозяину дозволялось гладить и прикасаться к нему. От бесцеремонности чужих он мягко отклонялся, а иногда и рычал, давая понять, что трогать его не стоит. Но эта маленькая ручка не раздражала его, в ней одной он чувствовал ласку и тревогу за него. Иногда одновременно с этим прикосновением, он ощущал, что на его морду что-то капает, мокрое и соленое, но он не знал что это.

Эти же маленькие ручки приносили ему еду, это было не совсем то, к чему он привык, но по мере того как он выздоравливал, ел все, особенно не разбирая и не капризничая.

Теперь он уже почти ждал прихода этого маленького человечка, который стал единственной ниточкой, которая связывала его с внешним миром.

Все чаще и чаще спасительное забытье покидало его и тревожная, непонятная реальность безжалостно врывалась в его крепнувшее сознание.

Он не понимал куда делся Сокрушай и почему его добрый хозяин не придет и не приласкает его. Всегда они были рядом с ним и так было всегда, сколько он себя помнил. С ними было связано все – день и ночь, сон и явь, радость и боль Они были неотделимы от его жизни и занимали в ней все свободное пространство, не оставляя места для тоски и одиночества. И вот их нет рядом и эта пустота заполнялась черным, горьким, густым как патока одиночеством. Он еще не мог до конца поверить в то, что остался совсем один, он ждал. Малейший шорох не ускользал от его внимания, его нервы были напряжены до предела и сердце отзывалось радостным, беспорядочным стуком каждый раз, когда его чуткое ухо улавливало приближающиеся к закрытой двери сарая шаги. Но каждый раз разочарование снова и снова сдавливало в жесткий кулак его сердце.