Прошла ночь, затем день, а затем еще одна ночь. Отец больше не заходил в сарай. Анюта старалась не попадаться ему на глаза. Она также боялась его как и раньше, но что-то изменилось в ней. Она повзрослела в тот день на несколько лет. Детство, казалось, ушло от нее навсегда. Как не странно, но теперь она чувствовала себя ближе к отцу. Испытав впервые в жизни чувство отчаянной решимости, ощутив себя сильной своей вдруг пробудившейся ненавистью, ей теперь казалось, что она стала лучше его понимать. Отец же по прежнему ее не замечал и она уже начинала думать, что он попросту забыл и о собаке и о том, что произошло между ними.

Ну вот бесконечный запой, наконец, закончился. В доме наступила обычная для таких дней зловещая, тягостная тишина.

В тот день Петр, так звали Анютиного отца, протрезвев, стоял на крыльце и как будто пытался что-то вспомнить. Наконец, не спеша, он двинулся к сараю. Открыв скрипучую дверь, он остановился на пороге. Его дочь была там.

Из темного угла послышалось негромкое, сдержанное рычание.

– Анька, поди сюда. – кашлянув, хриплым с похмелья голосом позвал Петр

Вздрогнув от неожиданности, с тревожно забившимся сердцем и побелевшим внезапно лицом, она несмело подошла к нему. Руки судорожно взметнулись к горлу и тонкие пальцы начали нервно крутить верхнюю пуговицу на старенькой, побелевшей от многочисленных стирок, куртке.

Отец молча смотрел на нее. Это тянулось бесконечно – он как будто изучал ее. Взгляд его мутных, слезящихся глаз был, как всегда, мрачен и неприветлив, но ей вдруг показалось, что в них на миг мелькнула неуверенность. Страх бился в ней, как выброшенная рыба на берегу, от прошлой решимости не осталось и следа, она вновь чувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой, какой всегда и была. Она загнанно ждала его слов, ей вдруг захотелось закричать, завизжать, затопать неистово ногами, только что бы это невыносимое молчание, наконец, прекратилось. Пусть он ее грязно обругает, ударит в конце концов, но это все же лучше, чем этот тяжелый, неотступный взгляд и молчание, которое лишало ее разума. Но он молчал.

Ну вот он наконец отвернулся и отвел от нее свои страшные, налитые кровью глаза. Кашлянув, он глухо, с трудом проговорил:

– Топор мне нужен.

Ей показалось, что мир треснул и обрушился на нее всей своей тяжестью. Она пошатнулась, лицо исказилось гримасой животного страха.. Казалось, что сердце ее сейчас остановиться, она задыхалась – воздух с трудом вырывался из ее судорожно сжавшихся легких.

– Папочка… – наконец выдавила она из себя, голос ее прервался.

Он, медленно обернувшись,.внимательно посмотрел ей прямо в глаза. То, что он там увидел, ошеломило и заставило его еще пристальней вглядеться. Анюта, отчаянно вцепившись взглядом в его пристальный взгляд, исступленно искала ответ на свой страшный вопрос, казалось она сейчас потеряет сознание. Вдруг что-то дрогнуло в нем, казалось, что он впервые что-то понял. Жалость к дочери мелькнула было в его глазах, но смутившись, он тут же отвернулся и нервно сглотнул и, покачивая головой, горько ухмыльнулся:

– Ду-у-ра, какая же ты все-таки дура. Дров мне подколоть надо.

Сразу просветлев лицом, Анюта на подгибающихся, слабых еще ногах бросилась в глубь сарая за топором. Не поднимая счастливых глаз, боясь все испортить своей рвущейся наружу радостью, чуть дрожащей рукой она протянула его отцу. Взяв топор, он метнул испытывающий взгляд в ее лицо, но наткнулся на опущенный лоб и свесившуюся жиденькую челку. Если бы Анюта в этот миг посмотрела на него, то увидела бы необычно мягкий, несколько удивленный взгляд, которым смотрел на нее сейчас отец. Но она не смела поднять на него глаза. Проверив пальцем наточку, он, повернувшись, пошел было прочь, но, обернувшись, опять остановился.