– Нет! Не смей!!! – в голосе ее было столько ненависти, что отец остановился и озадачено посмотрел на дочь. Никогда раньше его робкая и послушная дочь не говорила с ним так.

А она была готова решимости драться, кусаться, царапаться. Чувство злобы, поднявшееся в ней, было незнакомо до сих пор, но оно даже нравилось ей. Страх ушел, осталась только ненависть, она клокотала в ней и придавала ей необыкновенную смелость и силу. Никогда прежде она не ощущала себя такой сильной. Отец, остановившись на полдороги, смотрел на нее с удивлением и в этот миг совсем не казался ей страшным. Его широко открытые глаза на пьяном. помятом лице, выдавали его попытку понять, что же происходит, и это придавали ему несколько глупый и даже жалкий вид.

Анюта, казалось, стала выше ростом. Она стояла расставив ноги, распрямив худенькие, острые плечи и сжав побелевшие кулаки. Ее глаза сверкали бешенством на белом, как мел, лице. Ей даже сейчас хотелось, чтобы отец ударил ее, тогда она вцепилась бы ногтями в это ненавистное, пьяное лицо. Она чувствовала себя, как огромный и раненый зверь, загнанный в угол, которому нечего терять.

Отец мотнул тяжелой головой, как будто пытаясь сбросить наваждение. Но голова его соображала плохо, что-то мелькнуло было на задворках его сознания, но поймать эту мысль, которая казалась почему-то важной, он не успел. Тут снова вернулась головная боль, к которой он так и не мог никогда привыкнуть. Казалось голова сейчас расколется, как перезревшая тыква. Забыв вдруг про дочь, он медленно развернулся и, качаясь, вышел. Ему сейчас надо было выпить водки, чтобы заглушить, залить эту боль, превращающую его, в принципе, не злого человека, в дикого, смертельно опасного зверя.

Анюта, не верила своим глазам. Он ушел. Просто взял и ушел. Вдруг она почувствовала страшную слабость, неожиданно подкравшись, она накрыла девочку своим душным покрывалом. Злость, которая давала ей силу и мужество оставила ее, забрав с собой и то и другое. Коленные чашечки вдруг начали невообразимый танец, остановить который Анюта не могла. Они дергались и прыгали независимо от ее желания, руки тоже начали выплясывать свой собственный, в бешенном ритме, танец, пальцы дрожали и тряслись – это все было так непонятно и страшно. Ей вдруг показалось, что все суставы ее тела сейчас выскочат с положенного им места и она развалиться на куски, как старая, поломанная кукла. Колени вдруг сами подогнулись и, без сил опустившись на землю, она разрыдалась. Девочка рыдала долго и натужно, грудь ее разрывалась, сердце сжало болью, но она никак не могла остановиться. Это продолжалось долго, очень долго, как ей казалось. Наконец она затихла, полностью обессилив. Лежа ничком и тихо всхлипывая, она с трудом разлепила распухшие глаза и увидела рядом с собой того, кого она так отважно защищала. Коротай лежал, положив голову на передние лапы и не отрываясь, смотрел на нее и в его глазах она увидела, как ей показалось, сострадание. Ползком придвинувшись к нему, она обняла его и уткнулась заплаканным лицом в его теплую шею. Он не отодвинулся. Так и лежали они рядом, собака и ребенок, согревая друг друга своим теплом.

Коротай, лежа рядом с девочкой, прислушивался к себе. Ему вдруг показалось, что он умер, потому что вместе со злобой куда-то ушла и обида и пустота, оставленная ими, на этот раз ничем не заполнялась, а так и оставалась пустотой. Он не чувствовал ничего, ни радости, ни боли – теперь он остался по-настоящему совсем один. Но пустота не может долго оставаться пустотой и, почувствовав свободное пространство, в его душу медленно, крадучись осторожной змейкой вползла и поселилась там черная тоска.