Мама делает вид, что сердится, всплескивает руками.

– Мы его ждем, ужинать не садимся, а он гуляет!

Лешка смеется тихо и ласково.

За столом мама бросает на меня строгий взгляд, потому что верчу вилку и к еде не притрагиваюсь. Как есть, если совсем не хочется.

– Ешь, – с металлом в голосе требует мама.

Я неохотно берусь за хлеб, отламываю кусочек. Он на что-то похож. Верчу его в руках. Вроде как башмак.

Мама сердится:

– Опять вертишься!

– Во, башмак, – показываю я ей.

Лешка хмыкает в кулак.

– Ну, посмотрите же!

– Правда, на туфельку похоже… – удивляется мама. – Мы в таких в школу ходили. Помнишь, папа…

Дед молча смотрит на хлеб. Мама задумывается и забывает про нас. Глаза блестят, будто в них застыли слезинки. Иногда в такие минуты она начинает петь, особенно с подружками. Голос у нее становится тонким, дрожащим. Лешка посмеивается, а мне нравится.

Сейчас мама не поет, возвращается к действительности, где столько забот.

– А ну-ка спать! Засиделись сегодня. Вечно Вовка что-нибудь придумает…

Перед сном брат спрашивает:

– Что мама на тебя сердится? Натворил что-нибудь?

– Не-а. Всего-то на дерево залез, а дядька раскричался. – Ты никогда до самого верха не долнзал?

– Не залезал. И ты не вздумай. Опасно.

Весна проникает в дом с солнечными лучами и не так скучно одному. Я гоняюсь за солнечными зайчиками, которые дразнят меня. Тут появляется Лешка, сияет, как всегда. Нет, больше, просто смешно.

– Вовка, лужи на улице!

– Ну и что?

– А я в валенках! – счастливо смеется брат.

– Пошли, – решительно говорю я и натягиваю валенки.

– А валенки зачем?

– По лужам.

На улице светло и шумно, будто все на свете мальчишки высыпали из домов. Они бегают за щепками-корабликами, которые несутся по ручьям, терпят крушения.

В валенках кроме нас никого. Мы гордо шагаем по лужам. Лешка находит широкую щепку и пытается приладить что-то вроде паруса из бересты. Вот и наш кораблик отправляется в путь, чуть покачиваясь на волнах. Мы идем следом.

– Леш, а куда ручьи бегут?

Брат смотрит далеко вперед, где горизонт, щурится.

– Далеко-далеко. В реки, а потом в море.

– Да, ну?

– Если идти и идти, наверное, выйдешь к нему. А море – оно, знаешь, какое!

– Не…

Глаза у Лешки становятся большими.

– Огромное-преогромное… Без берегов. И синее.

– Как небо?

– Еще синей.

– А ты видел? – подозрительно спрашиваю я.

Лешка грустно говорит:

– Нет. До него идти очень далеко.

Я хоть и не совсем верю брату, он меня заворожил. Море начинает плескаться где-то близко, я будто слышу шум волн. Я представляю, как в него вплывает наша щепка – и становится настоящим парусным судном.

Лешка тянет меня за рукав.

– Смотри, наш кораблик унесло.

– Бежим! – предлагаю я.

– Нет, Вовка, домой пошли. Сейчас ребята придут.

Все ясно! Они собираются кататься на плотах, а я буду дома сидеть.

Лешка виновато опускает голову.

– Тебе нельзя. Знаешь, как опасно. Плот перевернется и… все. Вода ледянющая.

Брат так передергивается, что я тоже испытываю ужас, будто побывал в этой воде. Я внутренне смиряюсь с поражением, но молчу, пусть помучается. Вдруг объявляю решительно:

– Иди. Я сам приду.

– Не заблудишься?

Просто смешно. Наш дом отовсюду видно – он выше всех, крыша будто растворяется в небе.

Лешка уходит, а я догоняю кораблик. Он застрял в куче веток, образовавших запруду. Приходится брать наше судно на руки и, словно великану, переносить на свободную воду. Берестяной парусник вырывается из рук и снова устремляется вперед. Я бегу за ним.

Кораблик еще несколько раз попадал в беду, а я спасал его. Ведь он пока совсем маленький, глупенький. Ему без меня не доплыть до моря. У всех кораблей должны быть капитаны. Оглядываюсь назад – наш дом чуть виден в гуще других, будто голову пригнул. Однако возвращаться не хочется. Кораблик беззаботно несется вперед, а во мне разгораются теплые искорки предчувствия. Кажется, еще немного – и небо развернется в море. Большое-большое, без берегов. Я зажмуриваюсь от синевы, бегу все быстрее, почти лечу, вот только мокрые валенки тянут вниз.