Тобиаш обернулся за полчаса.

Ева вышла встречать со свечой и глазела на снег, стремительно таявший на носах его стоптанных ботинок, пока тот разматывал свой шарф.

– Знаете, Ева, – сказал наконец Тобиаш, забрасывая шарф на полочку, – мне всю ночь казалось, будто я еду в поезде.

– Да? – спросила Ева скорее из вежливости, чем из желания поддержать разговор, и Тобиаш кивнул, скидывая ботинки.

– Потом на меня упал таракан, и романтика кончилась.

Не найдя, что ответить, Ева выдавила:

– Они тут… такие.

Отложив вилку, Тобиаш вытер губы салфеткой и нарушил наконец молчание, продолжавшееся без малого полчаса.

– Скажите мне, Ева, почему на вашей улице два дома? Седьмой и семнадцатый… Где остальные?

Тишина повисла вновь. Ева слышала, как тикают часы на руке у Тобиаша и как вдалеке стрекочет сорока.

– Остальные снесли, – ответила она наконец, тоже откладывая вилку. Тобиаш посмотрел на не тронутую почти яичницу в её тарелке и подпёр голову рукой.

– Нас тоже сносить обещают, – продолжила Ева, ковыряя пальцем прожжённое пятно на столешнице. – Всё обещают и обещают… Инспекция на прошлой неделе приходила.

– Инспекция? – переспросил Тобиаш, выпрямляясь. Ева кивнула.

– Делали замеры, обмеры. Так говорят. Я не видела. Меня не было… Не было дома.

Ева опустила голову, смаргивая слёзы, а когда подняла глаза, Тобиаш разглядывал трещину над самой своей головой.

– Свет вам перед сносом отключили?

Сглотнув, Ева взяла вилку и ткнула ею в жёлтый глазок на тарелке.

– Нет. Авария.

И – тишина. Ева ковыряла яичницу, Тобиаш глядел в потолок, из крана капала вода, а скорый пассажирский следовал без остановок.

Когда Тобиаш посмотрел на Еву, а Ева на него, слова родились сами собой.

– Вы так быстро меня нашли… Я ведь только вчера расклеила.

– А я только вчера приехал, – пожал плечами он и обхватил себя руками, сунув ладони в подмышки. – У вас милый город. Лес, река. Рельсы вот.

– У нас шапито летом приезжает, – сказала Ева и вновь уткнулась в тарелку.

Пока Тобиаш мыл в кухне посуду, Ева стояла у запертой двери в коридоре и глядела на пришпиленный к ней календарь с белым котёнком, а котёнок таращил глупые свои глаза на неё. Она слышала, как Тобиаш напевает себе под нос песенку без слов, и мелодия была ей смутно знакома, но уловить её и вспомнить она не могла. Когда глядеть на котёнка стало совершенно невыносимо, Ева отвела подсвечник в сторону и осветила скатерть на зеркале, а вместе с ней – большого таракана, медленно шевелившего рыжими усами.

Усы. Вчера они у Тобиаша были, как была и короткая борода – утром он побрился, а она, так занятая своими мыслями или, верней, пустотой внутри, и не заметила.

В дверь постучали, и вода в кухне тут же прекратила литься. Ева отперла дверь и увидела перед собой Адека, старшего сына пани Влашувой.

– Здрасьте, – он приподнял вежливо кепку. – Мать сегодня печёт сборный пирог. Приглашает вас на ужин. В шесть. Просила, чтобы вы пришли обязательно.

– Обязательно, – повторила за Адеком Ева, и тот ещё раз приподнял кепку.

– Бывайте, – бросил он и пошёл вверх по скрипящей лестнице.

Войдя в кухню, Ева не сразу заметила Тобиаша – тот стоял почему-то между шкафом и стеной, держа в руках посудное полотенце и кружку, из которой пил за завтраком чай.

– Чего это вы прячетесь? – спросила она. Тобиаш усмехнулся.

– Я совершил убийство.

– Интересно, – сказала Ева, а Тобиаш указал ей на раздавленный тараканий труп на половицах.

– Где у вас веник?

– За дверью. Меня позвали есть пирог в шесть. Вы пойдёте? Это недалеко, этажом выше.

Тобиаш, заметавший уже таракана в совок, замер.

– Что за пирог?

Пожав плечами, Ева села за стол и вынула сигареты из кармана халата.