Жигалов и Балатон. Последний удар «пантеры» Владимир Малахов

В те времена, это 1978 год, когда я начинал свою трудовую деятельность, в коллективе АТП было шестьдесят семь фронтовиков. С виду обычные люди – шофера, трактористы, строители, но когда общаешься каждый день, то начинаешь замечать в этом человеке стальной стержень, волю несгибаемую. Эти люди все в жизни делали до тех пор, пока «ноги держат». Для меня это особая каста людей, которые не прощали обмана, были жестоки с подлостью, ценили настоящую дружбу. Если пообещал, то сделал, а не сделаешь не обещай. Многие из них, имея четыре класса образования, отлично знали историю и географию, могли без измерительных приборов определить расстояние, размер, но самое главное они безошибочно разбирались в людях. Жадность и корысть видели сразу. Мне довелось среди них жить и работать, наблюдать за ними, впитывая их рассказы и воспоминания, хотя на них они были скупы. Мало кого из них приглашали на митинги или пионерские сборы, с трибун они не вступали, а ведь имели боевые ордена, видимо тогда не совсем соответствовали образу героя.

Вот им – настоящим трудягам войны, я посвящаю свою повесть.

Участковый Жигалов служил в милиции уже восемнадцать лет. Работу свою любил и, как ему казалось, знал. Знал он и весь свой непростой участок. Городок был небольшой и делился надвое железной дорогой, и когда начальство нарезало наделы участковым, то все оказалось просто: Эта сторона и Та сторона. На Той стороне участковым был давний приятель Жигалова – Мишка Капацевич. Это была в основном жилая зона, еще пара предприятий и организаций – крупных да с десяток мелких. Зато на Этой стороне находились абсолютно все административные учреждения – райком, райисполком, больница, парк, стадион, школа, гордость городка – огромный элеватор. Даже железнодорожный вокзал и тот находился на Этой стороне. Поэтому Жигалов всегда смотрел на Мишку с легким снисхождением, хотя они были в одном звании и одного возраста.

Судьбу Жигалова в свое время решил военкомат, определив его служить во внутренние войска. Пока его сверстники прыгали с парашютом, водили танки, пускали и ловили ракеты, заносили хвосты самолетам – Ваня Жигалов охранял зэков в одном из лагерей на севере Иркутской области. Служил исправно, ему даже предоставили десять суток отпуска с выездом на родину. Он отказался, сказав командиру: «А можно я на дембель на десять дней раньше пойду»? Командир его понял и согласился, в то время, когда треть страны отсидела, у другой трети кто-нибудь из родных сидел, в поездах в форме внутренних войск ехать было небезопасно. Кстати, и слово свое командир сдержал, отпустил на десять дней раньше. Так, весной шестьдесят восьмого, отслужив три года, в гражданской одежде, великолепно зная блатной жаргон, Жигалов ступил на привокзальную площадь городка.

Уголовный элемент в то время, надо сказать, присутствовал значительно. Ошивались они в основном в людных местах: около базаров, в парках, в кустах около вокзалов. Занимались в основном мелким грабежом – гоп-стопом, сшибали по мелочи: то рубль, то два, то копейки у кого-то отнимут, бывало шапки с людей снимали, перчатки, часы. Милиция, конечно, с ними боролась, но с переменным успехом: отловят, посадят, а тут, смотришь, двое других с зоны вернулись – и пошло всё снова да ладом. Грабили большей частью жителей множества сел и деревень, которым обойти городок стороной никак не получалось. Путь от автостанции до железнодорожного вокзала – вот этот участок был настоящей военной тропой. Нет, если, скажем, ты с семьей или возраста немолодого, то тебя никто не тронет, а наоборот, вежливо подскажут, как пройти и где найти.

Демобилизованный Ваня Жигалов, с его короткой стрижкой и в костюме с чужого плеча идеально подходил под нужную категорию. Поэтому, только ступив на почти родную землю, он тут же попал в объятия местной братвы. Дорогу преградили четверо:

– А ну-ка тормози, фраерок! Часики у тебя знатные, разреши полюбопытствовать?

Сердце Ивана ускоренно заработало: «В чемодане форма солдатская с погонами внутренних войск, если грабить будут, то и ножом в бок получить можно. С другой стороны, серьезные уголовники этим заниматься не будут». Чуть прищурив глаз и добавив металла в голосе, Иван решил пойти ва-банк:

– Вы че, бакланы в натуре, масть попутали! Бельма разуйте, с кем базарите?

Уголовники насторожились. Разговаривать с ними так мог либо человек, который не дружит с головой, либо занимающий гораздо более высокое место в уголовном мире.

Главный произнес:

– Меня, если чё, Ганей кличут, а ты кто, обзовись! Какой масти будешь?

Жигалов вспомнил дерзкого молодого зэка, которого не раз конвоировал в изолятор за нарушение режима:

– Я с Иркутлага, а масть моя – черная! Ладно, Ганя, позже встретимся, побазарим.

И он не обманывал, они позже встретятся, ох, как встретятся.

– А ты сейчас куда? Может чифирнем?

– В мусарню, на учет вставать. Время я просрочил.

И здесь Иван тоже не обманул, он действительно пошел в милицию, у него и раньше была задумка поступить на службу, а теперь он понял, что у него одна дорога. Шел, ненавидя себя: «Почему не дал отпор, не ввязался в драку? Да и вообще, непонятно: отслужил три года или срок отмотал?»

Дежурный в милиции, едва услышав зачем пришел этот коротко стриженный, сутуловатый паренек, сразу же куда-то позвонил и, взяв Ивана под руку, повел его к начальнику милиции Лопатину.

– Это ты, парень, правильно решил! – широко улыбаясь, сказал дежурный. – Служить в милиции дело почетное и нужное.

Лопатин, тоже посмотрев документы, был приветлив и очень доволен. Сказывалась нехватка кадров.

– Давай, Иван Егорович, в военкомат! Два-три дня отдохнешь и ко мне. Отправим тебя на месяц на курсы – и в бой! Работы непочатый край. Жить есть где?

– Да, мамка у меня здесь живет. Правда, еще не был по новому адресу ни разу. Иван пояснил: Призывался-то я из Павловки, пока три года служил, Павловка под укрупнение попала. Мамка писала, там сейчас одни развалины.

– Да, уж! От твоей деревни камня на камне не осталось, – Лопатин призадумался. – Впрочем, камней там никогда и не было, одни саманухи, так что и жалеть-то особо нечего.

– Все равно жалко, вырос я там.

– Ладно, слюни не распускай, что сделано, то сделано. Ступай! Жду тебя через три дня, не придешь на четвертый – отправлю за тобой наряд, – пошутил Лопатин и добавил: Милиционер Жигалов Иван Егорович!

Подойдя к дому, Иван увидел, как мамка складывала дрова. «За три года мать постарела», – подумал он. Она, глянув на сына, выронила дрова и бросилась ему на шею.

– Счастье-то какое, счастье-то какое!

Накрыла на стол, бутылочку поставила. Иван надел форму солдатскую, выпил стопку за приезд:

– В милицию, мать, пойду служить.

– Да ты хоть отдохни недельку-другую.

– Некогда отдыхать, начальнику милиции Лопатину пообещал!

А потом долго они сидели, разговаривали, Ваня что-то спрашивал, мать отвечала, изредка смахивала слезинку, любовалась, как сын ест:

– Вот отец не дожил, порадовался бы.

Отец умер, когда Ивану было десять лет. Зимой, работая на тракторе, сильно простудился.

Наряд за Жигаловым отправлять не пришлось, засиживаться дома не было ни резону, ни желания, и на четвертый день он явился, как договаривались с Лопатиным. Получил направление в отделе кадров, отбыл в Барнаул на курсы подготовки милиционеров.

Даже в те три дня, что он был дома, очень уж ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из Ганиной шайки. Встретились они месяца через полтора, когда Жигалов, в хромовых сапогах, в галифе, перетянутый портупеей с пистолетом на боку, в составе опергруппы приехал брать эту шайку.

На станции останавливалось много поездов из Алма-Аты, Ташкента, и блатные часто крутились около этих поездов. Сорвут шапку с зазевавшегося мужичка, часы отнимут, а у мужичка этого всегда дилемма: либо идти в милицию писать заявление, но при этом отстанешь от поезда, либо махнуть рукой и ехать дальше. В большинстве случаев выбирали второе.

Или подъезжает поезд к станции. Курящие из купе выходят на улицу, а форточка открыта. Прошлись по перрону, ножки промяли, пивка выпили и поехали дальше. Глядь, а половины вещей то и нет. Шнырь уже поработал. А еще сетки с продуктами, висящие из форточек, срезали. В какой-нибудь сетке бутылочка лежит, для охлаждения. Действовали быстро, бегом, резали бритвой, никто толком понять ничего не успевал. При этом действовала железная формула: «А поезд-то ушел!»

Но в этот раз сработали грубо и жестко. В форточку высунулся узбек в дорогой тюбетейке:

– Какой станция?

И тут же получил дубинкой по голове. Головной убор с узбека сбили, как сбивают высоко висящее яблоко с яблони, в результате тот потерял не только тюбетейку, но и четыре зуба.

«Вот баран, – подумал потом Жигалов, – на здании вокзала написано же какая станция».

Узбека с поезда сняли, повезли в больницу, а хлопцы попали – это уже серьезно. Из Барнаула приехали опера из транспортной милиции, отдел подняли по тревоге и пошло-понеслось – Ганя, Цыпа, Пупа, Ботинок, Гребень и еще десятка полтора разномастной шушеры оказались в отделе, облава по горячим следам удалась. Вокзал почистили тогда хорошо. Ганя, конечно же, узнал Жигалова:

– О! гражданин начальник… А в ответ услышал: