Едкий смешок срывается с губ Парето. Я знаю, что это он. Смогу различить среди тысячи голосов.

– Механизм запущен, Алик, – наконец отвечает голосом, в котором проскальзывают стальные нотки. – Дальше – только хуже. Она мне ещё понадобится.

– Тогда будь благодарным. – Несколько секунд тишины. – Что ты так на меня смотришь, Костя? Нечего терять, верно? Так потеряй всё это с умом. Или впервые в жизни ты облажался и не всё предусмотрел?

Вновь затишье и обоюдное молчание, а дальше удаляющиеся из комнаты шаги и щелчок ручки двери.

– Тебе ведь тоже жизнь шанс дала. – Голос Островского с надломом. – Только смелости не хватает им воспользоваться.

Дверь закрывается, и через секунду раздаётся грохот и звон разбитого стекла. Несколько грубых ругательств срываются с губ Аронова, который следует за Парето в коридор.

Сползаю по стене, размазанная тем, что услышала, случайно оказавшись в этой комнате по прихоти Петровны. Выйди я за минуту до их появления, счастливо бы жила в неведении. Но теперь точно знаю одно: я средство в умелых руках Парето. Всё, что видела или видеть хотела, – обман. Он приручал меня, чтобы использовать в своих целях.

Убедившись, что мужчины ушли, выхожу из укрытия, отмечая беспорядок в комнате. На полу разбросаны фотографии, усеянные сверху острыми осколками. Поднимаю первую попавшуюся, на которой Костя запечатлён рядом с Ароновым, и кладу в карман. Не знаю зачем, просто хочу иногда смотреть на человека, которого больше не существует.

– Ты где задержалась? – Петровна недовольна моим длительным отсутствием.

– Забежала посмотреть на Тасю. Идите, я всё уберу и завтрак приготовлю для Парето.

– Так устала. Спасибо, Лена. – Довольная женщина оставляет меня одну, не ведая, что могу разреветься в любую секунду, не желая говорить о причинах.

Телефон оповещает о сообщении, в котором лишь одно слово от Парето: «жду». Не открывая послание, отключаю телефон. Заканчиваю на кухне и плетусь в коттедж.

А затем тихие слёзы на полу в ванной. Как раньше: когда Рома напивался и срывался на крик; когда бабуля стонала, а помочь не представлялось возможным; когда приползала с работы, подыхая от усталости и безнадёги. Незаметно, скупо, глотая всхлипы и гася их в ладони, чтобы никто не услышал, как умирает надежда.

– Не видела моё сообщение? – Островский начинает утро с вопроса.

Его появление ожидаемо, так же как и недовольство. Вероятно, необходимость выпустить пар после спора с Ароновым была настолько острой, что он не может себя сдержать.

– Не видела, – ставлю на стол завтрак, не поднимая головы, и демонстративно не смотрю ему в глаза.

– Лена, – в два шага оказывается передо мной и поднимает мой подбородок.

– Не видела, – говорю как можно увереннее, зная способность Парето считывать ложь.

Почти потеряв самообладание, всё же выдерживаю проницательный, тяжёлый взгляд, придирчиво изучающий меня, а для уверенности мысленно прокручиваю каждое слово, услышанное вчера.

– Плакала?

– Нет. Принимала душ, шампунь попал в глаза, – выдаю на автомате фразу, которую проговаривала перед зеркалом всё утро.

– Придёшь сегодня?

– Нет. У меня критические дни.

– Я не брезгливый.

О да! Константин Сергеевич ничем и никем не побрезгует. Это относится ко всем сторонам его жизни.

– Я брезгливая.

– Не замечал, – проводит большим пальцем по моим губам, очерчивая контур, и наклоняется опасно близко, почти касаясь своими.

– Лен, приготовь завтрак Альберту Витальевичу, – на кухне появляется Петровна, спасая меня от дальнейших объяснений с Парето. – Простите, – растерянно мнётся в дверях, – если бы я знала…