Он, как и любой другой человек, желает той самой правды, в которую, по его словам, не верит, а в моём случае – правда в глазах. Если человек противен, скрыть подобное трудно, а в момент получения удовольствия невозможно.

Именно поэтому, вбиваясь в моё тело усиленными толчками, он не выпускает из вида моё лицо, упиваясь тем блаженством, что отражается на нём. Обхватываю его торс ногами, упираясь пятками в поясницу, и выгибаюсь, позволяя проникать члену глубже. Глаза всё же закрываются, когда я бурно кончаю под ним и трясусь, словно в агонии, сжимая тугими стенками толстый орган. Он позволяет мне насладиться сладкой эйфорией, а затем поднимает, усаживая на себя сверху, и быстрыми толчками врывается снизу. Подстраиваюсь под его темп, упираюсь ладонями в плечи Островского и насаживаюсь на его член, подскакивая выше и резче, пока он не кончает, заглушив короткий стон глубоким поцелуем.

После второго оргазма, не менее сильного, чем предыдущий, не могу отдышаться, пока сердце лупит по рёбрам, медленно успокаиваясь. В этот короткий момент, пока тела, покрытые испариной, остывают, оставляю нежные прикосновения на его губах, радуясь взаимности. Это было настолько незабываемо и горячо, что внутри меня ликуют тысячи барабанов, вознося на пик блаженства.

Спустя несколько минут Островский снимает меня с себя, осторожно перемещая на кровать, и резко поднимается, направляясь в душ. Лишь бросает через плечо жёсткое:

– Ты свободна.

Дверь за ним закрывается, а я остаюсь в полном недоумении. Стыд и сожаление окатывают с ног до головы, возвращая на землю и рассеивая в пыль волшебство, которое витало в воздухе ещё несколько минут назад. Посадка жёсткая, но ожидаемая. Ничего другого Островский себе позволить не может. Ничего другого я не жду. Понимаю это так явственно, что молча поднимаюсь с постели, одеваюсь и выхожу, чтобы через минуту оказаться в своём коттедже.

Тася свернулась калачиком и сладко сопит, поэтому почти бесшумно снимаю платье и проскальзываю в ванную. И там, стоя под потоком горячей воды, избавляюсь от следов, оставшихся после его пальцев и губ. Не сразу поняла, что Парето не использует парфюм, а терпкий запах – его собственный, и я пропитана им насквозь, до самых костей, до самого сердца…

Забираюсь на кровать, прижав Тасю, в руке которой одна из новых кукол. Сегодня моя девочка безмерно счастлива, получив заветный подарок от человека, который не способен на проявление нежности. Зачем мы Островскому? Расположение и доверие Таси зачем?

Уже засыпая, уговариваю себя, что всё произошедшее сегодня – сон, а завтра, встретив новый день, я вновь окажусь прислугой, а Островским тем, перед кем все опускают головы.

***

– Мам. – Шёпот возле уха вырывает из сна. – Ты опоздаешь.

– Не опоздаю, – прижимаю к себе и утыкаюсь носом в светлые волосы дочки. – Сегодня завтрак на Ларисе Петровне, а мне можно подольше поспать.

– Значит, можно обниматься? – Глазёнки загораются предвкушением.

– Можно.

Тася укутывается в мои объятия, и мы обе сосредотачиваемся на мультиках, которые мелькают в телевизоре. Слишком долго мы не оставались наедине, наслаждаясь тишиной и теплом друг друга. Мой ребёнок всё понимает, даже больше, чем ей положено, но моменты, когда я просто мама, невероятно важны.

События вчерашней ночи врываются неожиданно, когда я, повернув голову, вижу платье, небрежно брошенное на спинку стула.

Перед глазами лицо Островского и голодный взгляд, пожирающий похотью. Горячие губы. Длинные пальцы, впивающиеся в кожу. Мои стоны. Влажные тела. Ритмичные движения. Мои ладони, сжимающие его плечи. Болезненные укусы. Запах секса. Оргазм, срывающий все запреты. Испепеляющий поцелуй. Сухое «ты свободна». Тишина, в которой сгорает вожделение.