Афалин замолчал.

Молчание в машине длилось долго, пока наконец Михалыч не завел мотор. Поехали вниз, вдоль бульвара, чтобы обогнуть его и затем подняться к Лубянской площади.

– Куда сейчас, Ростислав Тимофеевич, обратно в Думу?

Афалин мрачно посмотрел на водителя:

– Знаешь чего, Михалыч, езжай-ка ты один. А я, пожалуй, пешочком пройдусь. А то и так сижу целыми днями. Только геморрой заработаешь. К тому же все равно здесь везде пробки. А я тут, у Политехнического, выйду – проветриться надо.

И когда они подъехали к музею и остановились, генерал-лейтенант открыл дверь и вылез из машины.

– Ну давай, Михалыч. Желаю тебе не застрять надолго.

– А вам счастливо добраться, Ростислав Тимофеевич.

Не оглядываясь, Афалин направился в сторону «Детского мира».

Увидев пустой постамент, на котором некогда стоял памятник Дзержинскому, Афалин вспомнил известные кадры, многократно транслировавшиеся по телевидению, – возбужденная толпа людей, накинув веревочные петли на голову памятника, сдергивает его автокраном с пьедестала. И это воспоминание его всегда коробило.

Ростислав Тимофеевич считал себя «государственником». Он был уверен, что стране нужна сильная армия, уважение к ней, к собственной истории, какой бы она ни была. А уничтожение памятников кому бы то ни было – плевок на самих себя, на свое государство. И оплотом этого государства во все времена является армия. Развал армии означает развал государства. А если быть точнее – его смерть.

С тех пор как он подал в отставку, Афалин каждый день мучительно ощущал, насколько ему не хватает армии. Гражданское общество так и не сделалось для него своим. Лучше всего генерал себя чувствовал, когда приезжал в какую-нибудь действующую часть. И не в качестве заместителя председателя комитета Госдумы по безопасности, а как частное лицо, по приглашению кого-нибудь из старых друзей…

Проходя мимо «Детского мира», Афалин отстраненным зрением заметил инкассаторскую машину, стоящую возле бокового входа. За рулем никого не было.

«Странно», – подумал Афалин.

Он, разумеется, не был крупным специалистом в инкассаторской работе, но знал, что машина во время приема денег никогда не остается пустой.

Из здания вышел человек в камуфляжной форме с автоматом, в его руках были запечатанные мешки, наверняка с деньгами. Его сопровождали двое охранников из магазина, вооруженных автоматами.

«Ну кто же так носит оружие? – расстроился Афалин. – Как гармонь – за спиной! А если что-нибудь случится?»

Следующие события доказали правоту опытного военного.

Из припаркованной напротив «тойоты» выскочили трое людей в черных масках. И тут же раздались автоматные очереди.

«Вот черт!» – мелькнуло в голове Афалина, а его рука машинально потянулась к правому боку, где раньше у него всегда висел пистолет.

Сейчас пистолета при нем не было.

Прозвучала последняя автоматная очередь, и в следующее мгновение Афалин, которому обожгло грудь, вдруг понял, что асфальт стал стремительно приближаться к его лицу.

«Вот черт!» – еще раз успел подумать Афалин.

Он уже не видел, как люди в масках схватили мешки с деньгами, не видел, как они вскочили в свою «тойоту» и та буквально через несколько секунд с визгом рванула с места.

Но когда произошли эти события, генерал-лейтенант в отставке Ростислав Тимофеевич Афалин был уже мертв.

Распростившись со стенами родного учреждения, Александр Турецкий пребывал в самом благодушном настроении.

Первым же делом он позвонил домой Ире:

– Ириша, дорогая, все в порядке.

– Шурик, а ты уверен?

– Уверен. Я абсолютно свободен на две недели начиная с завтрашнего дня.

– Ты сейчас домой?