– Слушай, батя, – прохрипел Антон, подсаживаясь, поудобнее перекладывая, пристраивая на своем плече тяжеленную обессилевшую руку Чеботаря. – А ведь ты меня там, на речке, и завалил бы, да, если бы я наотрез отказался с тобой идти? Я же ведь действительно мог трепануть о тебе в поселке.
– А не знаю, паря. Ей-богу, не скажу.
– Ну, спасибо, что не соврал. – Антон криво усмехнулся и замер, чутко прислушавшись.
Почудилось ему, что где-то далеко позади, в вечном сумраке хмурых вековых кедрачей прозвучал, прорезал томную лесную тишину визгливый звериный крик, переполненный лютой неутоленной ненавистью.
Куда глаза глядят
В жестком цейтноте. – В цепких лапах урагана. – Ночевка в дупле. – Исчезновение Чеботаря. – Возвращение в пещеру. – Талисман в руках. – Встреча с новым незнакомцем. – На прицеле у чухонца
Надрываясь, надсаживаясь, они продирались с сопки на сопку по коварным каменистым осыпям, заросшим густым, пружинящим под ногами кедровым стлаником. С каждым пройденным километром Чеботарь все больше сдавал. Поначалу он еще что-то жалко мычал в ответ на вопросы Антона о самочувствии, а потом и вовсе потерял дар речи. Его дыхание перешло в какой-то неровный, прерывистый, свистящий сип. Плечи потеряли упругость и обмякли, ноги подкосились, подбородок безвольно уткнулся в грудь. Он выпустил из рук костыли и повис на Антоне всей своей тяжеленной стокилограммовой тушей.
Какое-то короткое время Антон еще пытался ценой неимоверных усилий продвигаться вперед с непосильной ношей, но вскоре так называемая дорога в очередной раз потянула в гору. Тут он не выдержал чудовищного напряжения и сдался.
Антон отплевался, отлежался, размазал пот по лицу. Все еще стараясь не поддаваться подступающей безнадеге, он рывком поднялся на ноги и огляделся. На душе сразу кошки заскребли. Солнце опять растаяло. Растворилось. Как будто его и не было! Куда ни кинь взор – одна только однотонная слепящая небесная стынь.
Кругом, насколько хватало глаз, сплошным ковром темнела бескрайняя тайга. Он попробовал было привязаться к местности, но, к ужасу своему, обнаружил, что не в состоянии это сделать. Знакомая лысая вершина Синей сопки куда-то запропастилась, как будто ее корова языком слизала. Несколько минут Антон отчаянно таращился вкруговую, но ни одного знакомого ориентира на глаза так и не попалось. Совершенно никакого! Ни единого!
Во рту пересохло. Его бросило в мандраж, когда он вдруг осознал, что скоро, буквально через час-два, начнет смеркаться. А там, не успеешь оглянуться, накроет тайгу непроглядная кромешная темнота. Если даже по каким-то лесным приметам ему удастся в ближайшее время определить стороны света, то он все равно уже не успеет найти потерянную дорогу в поселок. Да и дорог-то тут никаких нет!
Антон перевел взгляд на бесчувственного Чеботаря и замычал от безысходности.
«А ведь он еще одну таежную ночевку просто не выдержит. Не переживет, а? – И тут вдруг подлая, низкая, недостойная мыслишка, как тать, скользнула в черепок: – Может, бросить его здесь к чертям собачьим? Все равно доходяга не выживет. Так зачем, в таком случае, жилы рвать? Да и кто он мне, в конце концов, мокрушник этот крученый, сват или брат? Неужто я ему чем-то обязан? Тем более что он меня пришить хотел? – Антон подумал так, но тут же укорил себя в подлости, в постыдном малодушии: – А сам-то ты лучше, что ли? Да ты же его и искалечил!.. – В груди защемило. – Нет. Не брошу! Ни за что! Да я ж потом себе всю душу наизнанку выверну! Никогда себе этого не прощу!»
Он собрал остатки воли в кулак, опустился на колени, примерился, крепко обхватил Чеботаря и сцепил у него за спиной руки в замок. Антон потянулся, пытаясь вместе с тяжелым грузом подняться на ноги. Он напрягался, мучился. Уже и хребет от натуги трещал, и перетруженные мышцы судорогой сводило. Но оторвать раненого Чеботаря от земли так и не удалось. Теперь, в бессознательном состоянии, тот стал совершенно неподъемным.