Отдышавшись после приступа, кое-как дотягиваюсь до кнопки. Жму ее. Та же женщина, что разговаривала со мной в операционной, заходит в палату где-то через 5 минут.

-Что такое, милая?

Это ее "милая" звучит ласково, ободряюще. Так что хочется расплакаться. Но слез нет. И сил на них - тоже. Меня некому жалеть. Родителей -нет в живых. Бывший муж... О нем я вообще не хочу вспоминать. Никого нет. Полное, тотальное одиночество - мой спутник в этом мире. Но я уже свыклась с ним. Да и раньше... Я, кажется, из тех, кому не отмерено чего-то хорошего. Мы его не заслуживаем. Уж не знаю, по какой причине.

-Я... Меня... Вырвало, - сиплю кое-как, ожидая ругани.

-Ничего, хорошая моя. Я уберу.

Она возвращается с ведром и шваброй, прибирает за мной, отчего-то усиливая чувство неловкости.

-Ты, главное, голову на бок поворачивай, если рвать будет. И кнопку жми, если плохо.

Выходит из палаты и я слышу ее бормотание, мне не предназначенное:

-Что ироды с девкой сделали! Аукнется это им. Ой, аукнется!

Я почти не верю в высшую справедливость. Во всяком случае, ни разу ее не последовало после самых страшных событий в моей жизни. Почему теперь всё должно быть по-другому?

Несколько раз приступы повторяются, но они лишь сжимают пустой желудок, в котором ничего нет. Однако. так и не позволяют мне уснуть. Тошнота ослабевает с первыми всполохами рассвета. И мое истерзанное сознание наконец-то охватывает сон.

Но и тут мне не везет. По моим ощущениям я только что заснула, когда меня встряхивают за плечо.

Проснуться удается с большим трудом, но когда я в конце концов открываю глаза - первое, что хочу сделать - это завизжать.

Мне не позволяют. Широкая ладонь затыкает мне рот.

-Не ори! - небольшие глаза сощурены, внимательно меня изучает, - Я - поговорить. Если поняла и будешь вести себя тихо, кивни.

Это один из тех, кто был вчера с Хаитовым. От страха сердце заходится в такой сумасшедшей пляске, что, того и гляди, вырвется из груди и убежит. А еще меня накрывает страх перед физической болью. Мне кажется, что стоит кому-то даже дотронуться до меня как-то не так - я рассыплюсь.

От перспективы какого-то физического воздействия хочется не то, что орать, хочется визжать, не переставая. Вот только что-то во взгляде незнакомца, заставляет меня кивнуть головой. И сразу же пожалеть об этом. Так сильно кружится голова после несложного движения.

-Отлично, - мужчина убирает руку с моего рта и продолжает, - Скоро к тебе придут из полиции. Не знаю, что ты им будешь сочинять, но не вздумай говорить правду. Если уж Дамир Асланович оставил тебя в живых.

Он снова изучает мое лицо внимательным взглядом. Но его последняя фраза звучит так, словно его хозяин сделал мне огромное одолжение. И мне нужно ползать у его ног и благодарить за эту великую милость.

Воспоминания, не менее болезненные, чем физические страдания, накрывают, поднимая из глубин моей души все самое плохое, что есть во мне, рождая испепеляющую ненависть. Но я же не дура, чтобы сообщать стоящему напротив человеку, что желаю, чтоб его хозяин медленно подыхал от самых изощренных мучений?1 Это глупо. Мне просто свернут шею, словно цыпленку, исправив досадное упущение, по которому я все еще дышу.

-Ты меня поняла? - задает он вопрос, продолжая меня разглядывать.

Киваю, не желая говорить, чем вызываю новую волну головокружения.

-Хорошо, если так, - роняет небрежно, разворачивается и уходит.

Делает это неторопливо, не боясь и не скрываясь. О чем я вообще? Чего и кого ему бояться?

У выхода из палаты поворачивается.

-Бля... Надо же какое сходство! Неудивительно, что у Хаитова поехала крыша. Хотя...