Махмуд вздохнул. С лёгкой досадой вспомнил он о канувшем в лету вместе с украденной тумбочкой ежедневнике с графиком посещений женщин. Записи, предназначенные для каждой пассии – имя, город, страна, степень достатка дамы, – походили на запутанные схемы и графики. «Ну же, давайте, попробуйте расшифруйте!» – злорадствовал Махмуд, уверенный в том, что во всей этой путанице, кроме него, никто не разберётся, хотя желающие и нашлись бы, и немало.

Поэтому, подумав-прикинув, он решил, что расстраиваться, в общем-то, не из-за чего. Память на даты и страны у него была исключительная, если речь шла о женщинах. Вот только имена иногда путал. Европейские имена очень сложны, и лишь немногие из них удерживались в памяти.

К примеру, он хорошо помнил, что совсем скоро в Хургаду на отдых прилетит его давняя благодетельница – полька Жижка из какого-то села с трудновыговариваемым названием. Этакая дебелая, неуклюжая, нелепо одетая бабища, жена богатого фермера, мать троих детей… Она вечно повязывала на мусульманский манер свои пёстрые безвкусных расцветок платки, что совершенно ей не подходило. Наряд к платку полагался странный и нелепый: обтягивающие короткие юбки и полупрозрачные блузки, под которыми явственно просвечивали необъятных размеров груди. Всё это её портило, а его раздражало. Зато какие жаркие ночи она ему дарила…

Жаль только, взаимности у них не получилось. Она заранее оплачивала квартиру, предназначенную для их встреч, переводя на его имя сумму в евро, какую бы он ни назвал, и, на всякий случай, добавляла от себя ещё пару другую сотен, полностью доверяя его вкусу, будучи уверенной в его честности. Жижка привозила из Польши много подарков, в первый же день осыпала его наличными, которые он сразу же зачислял на свой счёт в банке, чтобы исключить всякие недоразумения.

Жижка была женщиной чрезвычайно темпераментной, шумной и требовательной, постоянно торговалась с ним по поводу и без своим визгливым голосом, терзавшим его нежные уши. Где бы женщина эта ни находилась – на пляже ли, в ресторане, в постели – она постоянно что-то считала на калькуляторе. Потом укоризненно предъявляла ему, как ультиматум, итоговую сумму:

«Ты не хочешь меня, ты меня только используешь! А я тебя люблю! Всё для тебя. Всё для тебя! Вот, смотри!» – бегая за ним с калькулятором в вытянутой руке, вопила скандальная Жижка.

Махмуд был парень сообразительный и понимал, что эта женщина своими сложными расчётами сопоставляет несопоставимое и меряет несоизмеримое: его драгоценное время, проведённое с ней, и его ограниченные физиологические возможности, и соизмерять их с вложенными в него деньгами – в корне неверно. Он всё собирался ей втолковать, что нельзя сравнить его скудные ресурсы с теми безграничными материальными благами, которыми располагает она, живя и процветая в Европе, но не знал, как это сделать. Каждый из них говорил на своём языке: он с ней исключительно по-арабски, а она с ним – по-польски. Никаким другим языком Жижка, к счастью, не владела и, хоть и выучила пару слов по-английски, применяла их невпопад. Чтобы понять друг друга, приходилось прибегать к жестам. Жижка совершенно не учитывала или притворялась, что не замечает и его расходов на подарки для неё. Сколько сувениров и открыток она увезла в свою безликую Польшу из их Египта, знаменитого предметами старины и древними традициями…

Жижка была женщиной агрессивной. Однажды даже заехала своим увесистым кулаком в его нежное лицо. Нанесённой ему обиды Махмуд забыть не мог. И за что? Лишь за то, что не отвечал на её бессмысленные телефонные звонки да любовные смс-ки, которые та строчила по-польски. «Зачем отвечать тебе, если мы не понимаем друг друга, и как мне отвечать на тексты сообщений на непонятном языке?» – негодовал Махмуд, чувствуя себя несчастным.