— Ребята, спокойно! — встаю между ними. — Давайте всё обсудим. И вообще, мы пообедаем сегодня или нет?

— Дама… В панаме! — Фрол отодвигает меня в сторону. — Ты же любишь цветы. А дети — цветы жизни.

— Да! Только я цветы эти не для казармы ращу! Ты куда дочку отправил, чудище? — Марго ударяет Фрола кулаками в грудь. Для него это равносильно комариному укусу.

— Пороха понюхать, — обнимает он жену. — С ней Егор, Маргош! Всё путём. Это же двухмесячные сборы. Вернётся, мозоли кремчиком сведёт, волосики покрасит, какие-то шрамы лазером удалит, а какие-то жених любовью залечит…

— Какие шрамы? — голос Марго срывается. — Ты себя вообще слышишь?.

— Королева, ты меня любишь? — Фрол подхватывает жену на руки.

— Знаешь же, что люблю, — кладёт она ему голову на грудь. — Не могу на тебя долго сердиться.

— Пойдём тогда «мирись-мирись» сделаем, — рокочет Фрол и, прижимая ценную ношу к груди, шагает к дверям. Роняет мне через плечо: — Скажи Анне, чтобы накрывала.

Обошлось! Горячи мои роднули. Будем ждать пополнения. Эх, Егор уехал с Мэл. Не с кем даже ставки сделать. Убираю документы, мысленно соглашаясь с решением Фрола.

— Где Мэл? — в кабинет вваливается Лука. Глаза его лихорадочно блестят. — Только не говори, что она уехала!

Господи, пошли мне терпения!

10. Глава 10

Мэл

Самолёт поднимается над облаками и берёт курс на Сочи. До Москвы я летела, то всхлипывая, то сжимая кулаки. Не знаю, как объясню Луке своё бегство. Я улетела всего на два месяца. Мне нужно время ещё раз хорошо всё обдумать. Смотрю на Егора. Он сидит ко мне необожжённой стороной лица. Из-за ожога, скуластый, с пылающим взглядом, ухоженной бородой и военной выправкой, Егор сначала кажется персонажем из сказки Братьев Гримм. Но, вглядевшись, понимаешь, что он когда-то был укротителем женских сердец.

В детстве я любила рассматривать фотографии Егора со службы и слушать его рассказы про войну. Сегодня у меня настроение разговорить старого друга и послушать о его делах любовных. Мы летим не бизнес-классом, как обычно с семьёй. Я сижу у окна, а за Егором храпит рыжий пузан.

— Егор, а когда тебе было восемнадцать, ты кого любил?

— Родину, калаш[1] и команду «вперёд», — улыбается он одной половиной рта.

— Егорушка, ну расскажи про свою первую любовь, — смотрю на него, склонив голову набок. — Мне кажется, был в твоей жизни человек, который тоже не хотел пускать тебя в армию.

— Да не то чтобы в армию… — Егор косится на меня. — Ох, хитры вы Горины с вашими подкатами. Вот ты сейчас вылитый Фрол Матвеевич, когда ему что-то позарез нужно.

— А мне позарез нужно! — цепляюсь за крепкую бицуху. — Твой опыт, но не в войне, а в любви.

— Да нет у меня опыта в этом деле, — вздыхает Егор. — Вот Господь учит нас прощать ближнего. А я не смог. Предательства не смог простить женщине. Сейчас, конечно, уже простил. А годков эдак сорок пять назад закрыл своё сердце. Как запечатал. Я в те годы мастером спорта по военно-спортивному многоборью был. Как раз в начале двухтысячных в Сочи на сборы прикатил. Молодой, влюбчивый, до девушек охочий. В первую же увольнительную пошли мы с парнями на танцы к пловчихам. Но глянулась мне не прокаченная красотка, каких там было пруд пруди, а худенькая девчуля с огромными карими глазами и пухлыми губами. Она оказалась из местных. Проходила практику медсестрой в лагере. Так мне понравилась, что куда-то вся решимость испарилась.

Девчуля тоже меня заприметила. Под длинной каштановой чёлкой глаза от меня прячет, краснеет, стесняется полной для её фигуры груди — неловко прикрывается руками. Но между нами будто уже связь. Девчонка одета вызывающе, а вроде как и не по ней этот наряд. Из динамиков несётся лай «Отчаянных мошенников», а мне малышка видится не в топике и шортах, а в платье, как на балах при Пушкине.