Однако полное спокойствие как-то не приходило. Сцена затягивалась. Но стремления Елены Викторовны, тем более к счастью было не остановить. Разве для того прошли два месяца стараний, чтобы сейчас преспокойно сдать успех каким-то детским напускным слезам? И не в счастье было дело. Елена Викторовна принадлежала к натурам, доводящим задуманное до конца. Пусть бы мысли и поступки ее при ближайшем рассмотрении не увязывались с действительностью. Но, к примеру, заметьте ей, что говорит она все же про черное, утверждая абсолютную белизну обсуждаемого, она в миг, без конфуза, и не ставя и точку в предыдущем, согласится. Но лишь для того, чтобы в следующий раз настоять на прежнем, утвердив, что не она, а именно Вы примирили свое с ней мнение. А сейчас подзабыли щекотливое обстоятельство. Но она и слушать ничего не будет, чтоб не ворошить прошлое, и по своему честнейшему простодушию с легкой улыбкой на лице тут же при всех и простит Вас и Ваше внезапное возмущение. Многому научил двадцатипятилетний опыт Елену Викторовну. И сейчас он подсказывал, что плач дочери переходил уж и недозволенные границы.

– Но, дочь, – Елена Викторовна попыталась отстраниться, но эгоизм дочери, хорошо понимая, что любое движение мамы ведет лишь в ее сторону, тем сильнее прижимался к плечу, чем сильнее пыталась оттащить от него забота матери.

– Дочь, перестань! Ты же не на войну провожаешь. Замуж выходишь!

– Мама, но я думаю, мы очень торопимся с замужеством.

– Дочь, но ты беременна!

– И что беременна?

– Беременные, как правило, замуж выходят! – Елена Викторовна хотела погладить дочь, но та увернулась.

– А если они не хотят замуж выходить? Ведь рожают же и без мужей другие и нормально живут.

– А зачем как другие, когда Антон такой парень?!

– Но он бесхарактерный…

– А может это только плюс? – Елена Викторовна даже прищурилась, но Наташа промолчала. – Ты ему сказала о нашей радости?

– Такому дураку зачем вообще что-то говорить?

– Дочь, но как же…

– Мамочка, он полный кретин. Вот ты сразу догадалась о моем положении, а он ничего не видит. И не догадается, пока в больницу не повезет.

– Дочь, но он же мужчина, как он поймет?

– Да он, как и мужчина ничего не понимает. Два часа мимо Загса ездил, не мог его найти, и там еще три часа с квитанциями скакал! Оставил одну. А я чувствительна, мне душно. Все ходят, смотрят, дырявят. И в машине у него не поймешь жарко или холодно! Может не надо за него?

Будучи учительницей русского языка и литературы, Елена Викторовна к подобным ситуациям имела выработанный репертуар четверостиший и сильнейших своей нравоучительной крылатостью цитат. Но данное положение показалось ей более серьезным, чтоб так вот одним махом уладить ее простым величием Толстого. Требовалось что-то более действенное. Потому, оставив литературную классику невостребованной, она перешла на классику другого рода. – Тон учительского вдохновенно мудрого, долгими паузами, почти молчаливого, томного своим искренним самопожертвованием благородства никогда не промахивался мимо цели.

– Дочь, я знаю, что такое решиться на этот серьезнейший шаг. Я сама была молода… но шаг этот до сих пор перед глазами! А прошло тридцать лет! Тогда еще что-то благородное могло существовать вокруг. Что же сейчас? Ты права, милая! Доверять нельзя никому. Все так и норовят, схватить, забрать, отвезти и тиранить, тиранить, тиранить! Изо всех сил! – Кулаки Елены Викторовны правдоподобно обезумев от гиблой сцены, увлекли дочь. Начало было положено.

– Но что же делать? – продолжила Елена Викторовна. – Так человек устроен, как бы он не хотел, но крест его – вечные муки ради продолжения своего! – мама хоть и не рыбачила, но подсекала отменно – и нам, женщинам, самая горчайшая тут доля выпала. Потому этот шаг есть самый главный бескорыстный шаг всей нашей жизни! И какие бы мучения тебя не сопровождали на пути, помни, я всегда буду горда тобой до последней минуты! – Елена Викторовна остановилась. Звенящее молчание делало ее блаженной. Вбирая в себя каждую каплю, она утирала тихие слезы дочери.