– Но ведь ты же сама…

– Тсс! – шикнула она, подойдя к столу и раскинув свои лучики по лицу оформительницы документов. Последняя, не выдержав напора, ответила тем же, но ей первой пришлось опустить глаза в свой журнал.

– Конец мая, начало июня, что желаете?

– В мае – нет. Ставьте тогда на тринадцатое июня – премило закончила Наташа.

Задать дежурный вопрос «А молодой человек согласен?» работница Загса не решилась. Ясно было, он на все согласен.

Из Загса Наташа вернулась измотанной. Сколько она передумала за последнее время! И не столько физический дискомфорт, и боль в теле доставляли неудовольствие, и не то даже, что жених был тюфяком. – Все такие! Непоправимую травму наносила душе потеря самого драгоценного в жизни – свободы! Эта мысль страшила. Да и тошнило ни по какой другой причине. Немыслимо было так в раз лишиться того, чем много лет кряду жила, дышала – ту власть и силу девичьей косы, которую заплетала безукоризненно. И не только окружающие глупцы, но и самые близкие долго не подозревали, что аккуратные школьные косички с хитрым вкраплением розовых бабочек, есть лишь образцовое искусство былой первозданности. Но именно оно было самым ценным и никогда не должно было умалиться. А теперь новые идеалы семейной жизни застилали необъятной рутиной прошлое, и так нестерпимо выдавливали слезы. Жалость к себе захлебнулась в рыдании.

Наташа опустилась на диван. «Зачем произошло все так быстро?» Сквозь горькую пелену, взгляд упал на фотографию кудрявого юноши на столе у компьютера. «Но у меня есть любимая семья! Была любимая семья – запротестовало отчаянье – И тебя больше не будет, братик! Мой любимый!» – Наташа прижала фотографию к груди и уткнулась в подушку. Вторая волна стиснула горло. Обида за то, что рядом совсем никого не было, доконала Наташу. С расстройства она уснула.

Очнулась Наташа от легкого прикосновения.

– Что с тобой, доча?

– Мама, мамочка, я решилась! – Наташа бросилась на шею. Елена Викторовна вошла в роль без приготовлений.

– Дочь, дочь! – только и смогла она выговорить сквозь душащие слезы и затряслась в ритм. Магазинные сумки легли на пол. Не момент был о них беспокоиться, было очень драматично. Дочь по праву жаждала прекрасного исполнения роли утешительницы. Мать обязана была исполнить ее на отлично. Ведь Елена Викторовна хоть и не присутствовала в нашей повести до сих пор в сколь-нибудь важном виде, все ж была не последним участником истории с Загсом. И прекрасно осознавая ответственность за будущее, и то, конечно, что гордая дочь именно за настоящее разразила маленький скандальчик, мать с величайшим воодушевлением преисполнилась актерством.

Да! Чтоб уж ни одна тонкость женской души не осталась в тени, хочется означить вниманием еще одну особенность наших героинь. И поскольку тонкость эта не впервые нами упоминается, и достойнейшие из рода не раз встречались с ней в прошлом, можно сказать, что она является физиологической потребностью женского организма. А заключается она в особенном виде наслаждения, в наслаждении душевным горем, нищетой обстоятельств – тем, что мы назвали бы лобзаньем собственной нужды. И именно эта особенность неимоверной силой услаждала сейчас души наших героинь. Предел удовольствия обычно со вздохами горькой усмешки приходился на вечерние часы за чаем. Но сегодня был день особенный – недосягаемая жертва, стадия блаженства, бывающая в жизни раз, потому рефлекторно каждая из женщин хотела затянуть момент исторического плача.

«Ничего, ничего. Слезы облегчают горе – думала Елена Викторовна – Хотя какое же это горе? Вот глупыш, счастья не понимает. Детям многое неведомо». Об этом Елена Викторовна знала прекрасно, потому как, будучи учителем местной школы с двадцатипятилетним стажем и многими похвальными грамотами она вообще знала многое. И знания ее были совсем не отвлеченными. Примером послужил и этот раз. Когда дочь два месяца назад вернулась с катка, интуиция подсказала: «вот оно – счастье!» Да и без интуиции было ясно, хоть и не принц датский, но все же, завидный по местности жених. Вторая беспроигрышная ставка на счастье дочери заключалась в порядочности терпеливости, вежливости – одним словом, покладистости жениха. «Может оно и к лучшему, что не принц датский? Там вообще нехорошим закончилось» – рассудила Елена Викторовна, принявшись нежно развевать скепсис дочери, готовя ее к важнейшему жизненному шагу. Каким сопротивлением не обладал состоявшийся опыт дитяти, мамина мысль, внедрившись удручающей верностью в Наташину голову, через два месяца реализовалась полностью. Елене Викторовне оставалось удивляться, как быстро все произошло, прижавшись мокрым плечом к буйной головушке. Потому, собственно, свои слезы она определила, как слезы радости.