Никто не говорил им, что «женщин надо добыть в бою» или что солдат вправе обладать женщинами побеждённого, рассматривая их как военный трофей. Но ведь и в довоенном двухсерийном фильме «Пётр I» (1937–1938), вызвавшем восхищение Сталина, царь Пётр (в его роли блистал Николай Симонов) лихо отбирал у князя Меншикова военный трофей, переходивший из рук в руки, – будущую императрицу Екатерину I (её играла Алла Тарасова). В сексуальной эксплуатации «трофейных» женщин большевики не видели ничего зазорного, и главные герои фильма получили в 1941-м Сталинскую премию первой степени.

Латышка Марта Скавронская в 1703-м или немка Гретхен в 1945-м – для солдата разницы никакой! Женщина есть женщина, а живой военный трофей – законная добыча победителя. Пример тому – кинофильм «Пётр I».

Велик список преступлений против человечности, совершенных немцами и их союзниками на оккупированных территориях. «Ярость благородная, вскипающая, как волна» раскалялась по мере освобождения Красной армией городов и посёлков, когда раскрылись чудовищные масштабы доселе невиданных преступлений, и солдат не всегда мог даже найти могилы родных и близких и клялся за их погибель отомстить врагу самой жуткой местью. За армией шёл СМЕРШ. Военный трибунал вершил правосудие. Карателей и полицаев казнили (вешали) при массовом скоплении народа. Бывали случаи самосуда, когда офицер-еврей, приехавший с фронта в отпуск, узнав, что его семья без вести пропала в фашистском аду и в его квартире проживает семья бывшего полицая или пособника гитлеровцев, разряжал обойму табельного оружия. Семья – за семью. За самосуд не арестовывали – военкомы рекомендовали офицерам возвращаться на фронт и мстить на передовой.

Послевоенная советская пропаганда неустанно повторяла, что Красная армия не отождествляла мирное население Германии с нацистами и руководствовалась указанием Сталина: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остаётся». Но когда оно прозвучало? Указание прекратить призывы к жестокой расправе и не грести всех немцев под одну гребёнку появилось в «Правде» 14 апреля 1945 года (статья «Товарищ Эренбург упрощает»), через три дня после опубликования Эренбургом в «Красной звезде» очередной статьи, призывавшей к беспощадному мщению. Статья в «Правде» была подписана Александровым, начальником Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), за которой только слепой не разглядел руку Сталина.

Прошло ещё шесть дней. Только 20 апреля командующие войсками и члены военных советов 1-го Белорусского фронта (командующий Жуков) и 1-го Украинского (Конев) получили директиву Ставки Верховного главнокомандования об изменении отношения к немецким военнопленным и гражданскому населению. Тем не менее войска были предупреждены, что «улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и панибратству с немцами». Директива была подписана Сталиным и Антоновым, начальником Генерального штаба.

Но почему именно к этим фронтам, наступающим на Берлин, обращался Верховный главнокомандующий, обойдя вниманием два других, 2-й и 3-й Белорусский, продолжавших боевые действия в Восточной Пруссии и Померании? Почему директива Ставки появилась в апреле 1945-го, хотя ещё осенью 1944-го международную огласку получили известия о массовых расправах и бесчинствах, совершаемых в Восточной Пруссии? Ответ на эти вопросы в главе «Тегеран-43 – Ялта-45 – Кенигсберг-45».