Солнце было скрыто от мира плотной холодной пеленой. Мысли менялись в голове с такой скоростью, что я просто не успевал подумать над ними как следует. Было тяжело и легко, беспросветно и весело, обыденно и странно… Своим поступком Карина освободила меня от любых обязательств и ложных надежд. Я пребывал в болезненной эйфории от того, что уже ничего нельзя изменить, что я никогда не забуду увиденное, как не забывает ребёнок первичную родительскую сцену. Это первое в жизни столкновение с женской изменой состарило моё сознание сразу на несколько лет. Стук сердца чувствовался во всём теле.

Я жевал снег и сожалел о том, что только целовался с Грушиной, что не вставил ей, как хозяин дачи вставил Карине. Пробудившийся во мне молодой оскорблённый самец жаждал мщения. Мне хотелось отомстить всем, собравшимся на этой даче. Моё потемневшее сознание обвиняло их в случившейся измене не меньше, чем похотливость Карины и наглость хозяина дачи. Я вернулся за трубкой, плотно набил её табаком и вновь вышел на балкон. Теперь из-за холодной облачной пелены показалось солнце. Я затянулся крепким табаком, еле сдержав приступ кашля. Нужно было успокоиться и подумать, нужно было дать понять этим голубкам, что я всё знаю, но не собираюсь пачкать о них руки, тратить на них время и нервы. Пусть они увидят, что я умею держать себя в руках даже после такого удара в спину…

Мы с Кариной возвращались с пляжа, почти не разговаривая. Я видел, что она хочет заговорить со мной, хочет избавиться от гнетущей её серьёзности. Мне ничего не стоило прервать паузу отчуждения, но я держался. Хотелось слегка проучить Карину, дать ей почувствовать, что мне не нравиться её ничем не обузданная фривольность. Тогда я считал себя ответственным за наши отношения – этаким спасителем заблудшей женской души, которой нужен постоянный присмотр. До какой-то степени Карина поддерживала мои заблуждения, поскольку в том время сама не ведала чего хочет – нарожать мне кучу детей или завести гарем мужиков. Мы продолжали быть вместе, имея разные представления о настоящем и будущем. Никто из нас не умел поговорить серьёзно, с паузами, с желанием услышать другого, с осознанием своей роли в отношениях. Никто не готов был открыть все карты, включая спрятанные в рукаве. Мы просто копили обиды и тайны, ожидая, что рано или поздно будем сторицей вознаграждены за своё терпение.

Положение поправил ночной секс, который, конечно же, инициировала Карина, решившая сломить мою отчуждённость старым, как сама жизнь, способом. Я умел отказывать женщинам, но приставания Карины были столь нежными и соблазнительными, что от моего стоического равнодушия не осталось и следа. Мы трижды страстно отдались друг другу в ту памятную ночь, а наутро, как ни в чём ни бывало, отправились плавать, даже не отведав бесплатного завтрака. Я снова ощутит, что Карина очень классная девушка, а завладевающая ей временами похоть – всего лишь природное следствие пылкого темперамента, который дан ей от рождения, как цвет глаз. Так я успокоительно философствовал, держа Карину за руку, наблюдая издалека за её плаванием, целуя её пухленькие и солёные от морской воды губы.

В этот день мы много времени провели в воде, временами наблюдая за гигантом и его женщиной, которые загорали в одном и том же месте, рядом с большим волнорезом. Когда гигант заходил в воду, то казалось, что море везде будет ему по колено или, в крайнем случае, по пояс. Впрочем, далеко он не заходил, а плавал мало. Больше стоял в колеблющейся воде со скрещенными на груди руками и осматривал линию горизонта, как будто ждал кого-то. Его спутница любила поплавать, и мы с Кариной не раз видели, как она нарезала круги вокруг гиганта, то ли заигрывая с ним, то ли охраняя его от внимания других женщин, которых на пляже всегда было предостаточно. Молодые самки с большим любопытством разглядывали гиганта из-под своих цветастых зонтиков. Он манил их своей авторитетностью, силой и опасностью. Видимо, их жадное до впечатлений сознание фабриковало разные сцены с участием этого выдающегося создания мужского пола.